Иван Тургенев - Новь

- Так объясните то, что вы хотели сказать вашей фразой!

- Извольте: по-моему, всякий чиновник - чужак и был всегда таким; а дворянин теперь стал чужаком. Калломейцев захохотал еще пуще.

- Ну уж извините, милостивый государь; этого я совсем не понимаю.

- Тем хуже для вас. Понатужьтесь... может быть, и поймете.

- Милостивый государь!

- Господа, господа, - поспешно заговорил Сипягин, как-бы ища кого-то сверху глазами. - Пожалуйста, пожалуйста... Kallomeitzeff, je vous prie de vous calmer.. Да и обед, должно быть, скоро будет готов. Прошу, господа, за мною!

- Валентина Михайловна! - вопил Калломейцев, пять минут спустя вбегая в ее кабинет. - Это ни на что не похоже, что ваш муж делает. Один у вас нигилист завелся, теперь он привел другого! И этот еще хуже!

- Почему так?

- Помилуйте, он черт знает что проповедует; и притом - заметьте одно: целый час говорил с вашим мужем и ни разу, ни разу не сказал ему: ваше превосходительство! - Le vagabond!

XXIV

Перед обедом Сипягин отозвал жену свою в библиотеку. Ему нужно было переговорить с нею наедине. Он казался озабоченным. Он сообщил ей, что фабрика положительно плоха, что этот Соломин кажется ему человеком очень толковым, хоть и немного... резким, и что надо продолжать с ним быть aux petits soins. "Ах, как бы хорошо было его сманить!" - повторил он раза два. Сипягин очень досадовал на присутствие Калломейиева... Черт его принес! Всюду видит нигилистов - и только о том и думает, как бы их уничтожить! Ну, уничтожай их у себя дома! Не может никак язык за зубами подержать!

Валентина Михайловна заметила, что она рада быть "aux petits soins" с этим новым гостем; только он, кажется, в этих "petits soins" не нуждается и не обращает на них внимания; не груб, а как-то уж очень равнодушен, что весьма удивительно в человеке du commun.

- Все равно... постарайся! - взмолился Сипягин.

Валентина Михайловна обещала постараться - и постаралась . Она начала с того, что поговорила en tete-a-tete с Калломейцевым. Неизвестно, что она ему сказала, но он пришел к столу с видом человека, который "взял на себя" быть смирным и скромным, что бы он ни услыхал. Эта заблаговременная "резиньяция" придавала всему его существу оттенок легкой грусти; зато сколько достоинства ... о! сколько достоинства было в каждом его движении! Валентина Михайловна познакомила Соломина со всеми своими домочадцами (пристальнее, чем на других, посмотрел он на Марианну)... и за столом посадила его возле себя о правую руку. Калломейцев сидел о левую. Развертывая салфетку, он прищурился и улыбнулся так, как бы желал сказать: "Ну-с, будемте играть комедию!" Сипягин сидел напротив и с некоторой тревогой следил за ним взором. По новому распоряжению хозяйки, Нежданов очутился не возле Марианны, а между Анной Захаровной и Сипягиным. Марианна нашла свой билетик (так как обед был парадный) на салфетке между местами Калломейцева и Коли.

Обед был сервирован отлично; было даже "мэню": разрисованный листик лежал перед каждым прибором. Тотчас после супа Сипягин навел опять речь на свою фабрику - вообще на фабричное производство в России; Соломин отвечал, по своему обыкновению, очень кратко. Как только он заговорил, Марианна устремила на него глаза. Сидевший возле нее Калломейцев начал было обращаться к ней с разными любезностями (так как его попросили "не возбуждать полемики"), но она не слушала его; да и он произносил эти любезности вяло, для очистки совести: он сознавал, что между молодою девушкой и им существовало нечто недоступное.

Что же касается до Нежданова, то нечто еще худшее установилось внезапно между им и хозяином дома... Для Сипягина Нежданов стал просто мебелью или воздушным пространством, которого он совсем - так-таки совсем - не замечал! Эти новые отношения так быстро и так несомненно определились, что когда Нежданов в течение обеда произнес несколько слов в ответ на замечание своей соседки, Анны Захаровны, Сипягин с удивлением оглянулся, как бы спрашивая себя: "Откуда идет сей звук?"

Очевидно, Сипягин обладал некоторыми из качеств, отличающих русских крупносановных людей.

После рыбы Валентина Михайловна, которая, с своей стороны, расточала все свои обаяния и приманки направо, то есть перед Соломиным, заметила по-английски через стол своему супругу, что "наш гость не пьет вина, может быть, он желает пива"...

Сипягин громко потребовал "элю", а Соломин, спокойно обратившись к Валентине Михайловне, сказал ей, что вы, мол, вероятно, сударыня, не знаете, что я с лишком два года пробыл в Англии - и понимаю и говорю по-английски; и что я вас об этом предупреждаю в случае, если б вам угодно было что-нибудь сказать по секрету в моем присутствии. Валентина Михайловна засмеялась и начала уверять его, что предостережение это бесполезно, так как он не услышал бы о себе ничего, кроме выгодного; сама же она нашла поступок Соломина несколько странным, но, по-своему, деликатным.

Калломейцев тут наконец не выдержал.

- Вот вы были в Англии, - начал он, - и, вероятно, наблюдали тамошние нравы. Позвольте спросить, признаете ли вы их достойными подражания?

- Иное - да, иное - нет.

- Коротко - и не ясно, - заметил Калломейцев, стараясь не обращать внимания на знаки, которые делал ему Сипягин. - Но вот вы сегодня говорили о дворянах... Вы, конечно, имели случай изучать на месте то, что в Англии называется landed gentry?

- Нет, я этого случая не имел, я вращался совсем в другой сфере, но понятие об этих господах себе составил.

- И что ж? Вы полагаете, что такое landed gentry у нас невозможно? И что, во всяком случае, не следует этого желать?

- Во-первых, я точно полагаю, что оно невозможно; а во-вторых - и желать-то этого не стоит.

- Почему же-с так-с? - проговорил Калломейцев. - Эти два "слово-ер" должны были служить к тому, чтобы успокоить Сипягина, который очень волновался и даже ерзал на своем стуле.

- А потому, что лет через двадцать - тридцать вашей landed gentry и без того не будет.

- Но позвольте-с; почему же-с так-с?

- Потому что в то время земля будет принадлежать владельцам - без разбора происхождения.

- Купцам-с?

- Вероятно, большею частью купцам.

- Каким это манером?

- А таким, что купят они ее - эту самую землю.

- У дворян?

- У господ дворян.

Калломейцев снисходительно осклабился. - Вы, помнится, говорили прежде то же самое о фабриках и заводах, а теперь обо всей земле?

- А теперь говорю обо всей земле.

- И вы, вероятно, будете этому очень рады?

- Нисколько, как я уже вам докладывал; народу от этого легче не будет.

Калломейцев чуть-чуть поднял одну руку.

- Какая заботливость о народе, подумаешь!

- Василий Федорыч! - закричал во всю голову Сипягин. - Вам пива принесли! - Voyons, Simeon! - прибавил он вполголоса.

Но Калломейцев не унимался.

- Вы, я вижу, - заговорил он опять,обращаясь к Соломину, - не слишком лестного мнения о купцах; но ведь они принадлежат, по происхождению, народу?