Иван Тургенев - Новь

- Я его знаю. Я в Петербурге его видала. Оттого-то я и говорю. Сергей Михайлыч тоже мне сказывал...

- Ах, Маркелов! Вы его недавно видели?

- Недавно. Теперь он ушел.

- Куда?

- Куда приказано.

Марианна вздохнула.

- Ах, госпожа Машурина, я боюсь за него.

- Во-первых, что я за госпожа? Эти манеры бросить надо. А во-вторых... вы говорите: "я боюсь". И это тоже не годится. За себя не будешь бояться - и за других перестанешь. Ни думать о себе, ни бояться за себя - не надо вовсе. Вот что разве... вот что мне приходит в голову: мне, Фекле Машуриной, легко этак говорить. Я дурна собою.

А ведь вы... вы красавица. Стало быть, это вам все труднее. (Марианна потупилась и отвернулась.) Мне Сергей Михайлыч говорил... Он знал, что у меня есть письмо к Нежданову... "Не ходи ты на фабрику, - говорил он мне, - не носи письма; оно там все взбудоражит. Оставь! Они там оба счастливы... Так пусть их! Не мешай!" Я бы рада не мешать... да как быть с письмом?

- Надо отдать его непременно, - подхватила Марианна. - Но только какой же он добрый, Сергей Михайлович! Неужели он погибнет, Машурина... или в Сибирь пойдет?

- Что ж? Из Сибири-то разве не уходят? А жизнь потерять?! Кому она сладка, кому горька. Его-то жизнь - тоже не рафинад.

Машурина снова взглянула на Марианну пристально и пытливо.

- А точно, красавица вы, - воскликнула она наконец, - настоящая птичка! Я уж думаю: Алексей не идет... Не отдать ли вам письмо? Чего ждать?

- Я ему передам, будьте уверены.

Машурина подперла щеку одной рукой и долго, долго молчала.

- Скажите, - начала она... - извините меня... вы очень его любите?

- Да.

Машурина встряхнула своей тяжелой головой.

- Ну, а о том и спрашивать нечего - любит ли он вас! Я, однако, уеду, а то запоздаю, пожалуй. Вы ему скажите, что я была здесь... кланялась ему. Скажите: была Машурина. Вы моего имени не забудете? Нет? Машурина. А письмо... Постой, куда же это я его сунула?

Машурина встала, отвернулась, делая вид, что шарит у себя в карманах, а между тем быстро поднесла ко рту маленькую свернутую бумажку и проглотила ее.

- Ай, батюшки! Вот глупость-то! Неужто ж я его обронила? Обронила и есть. Ай, беда! Не нашел бы кто... Нету; нигде нету. Вот и вышло так, как желал Сергей Михайлыч!

- Поищите еще, - шепнула Марианна.

Машурина махнула рукой.

- Нет! Что искать! Потеряла!

Марианна пододвинулась к ней.

- Ну, так поцелуйте меня!

Машурина вдруг обняла Марианну и с неженской силой прижала ее к своей груди.

- Ни для кого бы я этого не сделала, - проговорила она глухо, - против совести... в первый раз! Скажите ему, чтобы он был осторожнее... И вы тоже. Смотрите! Здесь скоро всем худо будет, очень худо. Уходите-ка оба, пока... Прощайте! - прибавила она громко и резко. - Да вот еще что... скажите ему... Нет, ничего не надо. Ничего.

Машурина ушла, стукнув дверью, а Марианна осталась в раздумье посреди комнаты.

- Что это такое? - промолвила она наконец, - ведь эта женщина больше его любит, чем я его люблю! И что значат ее намеки! И отчего Соломин вдруг ушел и не возвращается?

Она начала ходить взад и вперед. Странное чувство - смесь испуга, и досады, и изумления - овладело ею. Зачем она не пошла с Неждановым? Соломин ее отговорил... но где же он сам? И что такое происходит кругом? Машурина, конечно, из участия к Нежданову не передала ей того опасного письма... Но как могла она решиться на такое непослушание? Хотела показать свое великодушие? С какого права? И почему она, Марианна, была так тронута этим поступком? Да и была ли она тронута?

Некрасивая женщина интересуется молодым человеком... В сущности - что же в этом необыкновенного? И почему Машурина предполагает, что привязанность Марианны к Нежданову сильнее чувства долга? Может быть, Марианна вовсе не требовала этой жертвы? И что могло заключаться в том письме? Призыв к немедленной деятельности? Так что ж!!

"А Маркелов? Он в опасности... а мы-то что делаем? Маркелов щадит нас обоих, дает нам возможность быть счастливыми, не разлучает нас... что это? Тоже великодушие ... или презрение?

И разве мы для этого бежали из того ненавистного дома, чтобы оставаться вместе и ворковать голубками?" Так размышляла Марианна... и все сильнее и сильнее разыгрывалась в ней та взволнованная досада. К тому же ее самолюбие было задето. Почему все ее оставили - все? та "толстая" женщина назвала ее птичкой, красоткой... почему не прямо куколкой? И отчего это Нежданов отправился не один, а с Павлом? Точно ему нужен опекун! Да и какие, собственно, убеждения Соломина? Он вовсе не революционер! И неужели же кто-нибудь может думать, что она относится ко всему этому не серьезно?

Вот какие мысли кружились, перегоняя одна другую и путаясь, в разгоряченной голове Марианны. Стиснув губы и скрестив по-мужски руки, села она наконец возле окна и осталась опять неподвижной, не прислоняясь к спинке стула, - вся настороженная, напряженная, готовая тотчас вскочить. К Татьяне идти, работать - она не хотела; она хотела одного: ждать! И она ждала, упорно, почти злобно.

От времени до времени ей самой казалось странным и непонятным ее собственное настроение... Но все равно! Раз ей даже пришло в голову: уж не от ревности ли это все в ней? Но, вспомнив фигуру бедной Машуриной, она только пожала плечом и махнула рукою... не в действительности, а соответственным этому жесту внутренним движением.

Мариаине долго пришлось ждать; наконец она услышала стук от двух людей, взбиравшихся по лестнице. Она устремила глаза на дверь... шаги приближались. Дверь отворилась - и Нежданов, поддерживаемый под руку Павлом, появился на пороге. Он был смертельно бледен, без картуза; растрепанные волосы падали мокрыми клочьями на лоб; глаза глядели прямо, ничего не видя. Павел перевел его через комнату (ноги Нежданова двигались неверно и слабо) и посадил его на диван. Марианна вскочила с места.

- Что это значит? Что с ним? Он болен?

Но усаживавший Нежданова Павел отвечал ей с улыбкой, в полуоборот через плечо:

- Не извольте беспокоиться: это сейчас пройдет...Это только с непривычки.

- Да что такое? - настойчиво переспросила Марианна.

- Охмелели маленько. Выпили натощак, ну, оно и того!

Марианна нагнулась к Нежданову. Он полулежал поперек дивана; голова его спустилась на грудь, глаза застилались ... От него пахло водкой: он был пьян.

- Алексей! - сорвалось у ней с языка.

Он с усилием приподнял отяжелевшие веки и попытался усмехнуться.

- А! Марианна! - пролепетал он, - ты все говорила: о... опрос... опростелые; вот теперь я настоящий опростелый. Потому весь народ наш всегда пьян... значит... Он умолк; потом пробурчал что-то невнятное, закрыл глаза - и заснул. Павел заботливо уложил его на диван.

- Вы не беспокойтесь, Марианна Викентьевна, - повторил он, - часика два соснет и встанет как встрепанный.