Иван Тургенев - После смерти (Клара Милич)

- Вы, может быть, меня осудили, - продолжала она, не оборачивая головы. - Действительно, мой поступок очень странен... Но я много слышала о вас... да нет! Я... не по этой причине... Если б вы знали... Я так много хотела вам сказать, Боже мой! Но как это сделать... Как это сделать!

Аратов шел с ней рядом, немного позади. Он не видел ее лица; он видел только ее шляпу да часть вуали... да длинную, черную, уже поношенную мантилью. Вся его досада и на нее и на себя вдруг к нему вернулась; все смешное, все нелепое этого свиданья, этих объяснений между совершенно незнакомыми людьми, на публичном бульваре, предстало ему вдруг.

- Я явился на ваше приглашение, - начал он в свою очередь, - явился, милостивая государыня (ее плеча тихонько дрогнули - она свернула на боковую дорожку - он последовал за ней), для того только, чтобы разъяснить, чтобы узнать, вследствие какого странного недоразумения вам было угодно обратиться ко мне, человеку вам чужому, который... который потому только и догадался, как вы выразились в вашем письме - что писали ему именно вы... потому догадался, что вам, в течение того литературного утра, захотелось высказать ему слишком... слишком явное внимание!

Вся эта небольшая речь была произнесена Аратовым тем, хоть и звонким, но нетвердым голосом, каким очень еще молодые люди отвечают на экзамене по предмету, к которому они хорошо приготовились... Он сердился; он гневался... Этот-то самый гнев и развязал его в обыкновенное время не очень свободный язык.

Она продолжала идти по дорожке несколько замедленными шагами... Аратов по-прежнему шел за нею и по-прежнему видел одну эту старенькую мантилью да шляпку, тоже не совсем новую. Самолюбие его страдало при мысли, что вот теперь она должна думать:

"Мне стоило только знак подать - и он тотчас прибежал!"

Аратов молчал... он ожидал, что она ему ответит; но она не произносила ни слова.

- Я готов выслушать вас, - начал он опять, - и очень даже буду рад, если могу быть вам чем-нибудь полезен... хотя все-таки мне, признаюсь, удивительно... При моей уединенной жизни...

Но при последних его словах Клара внезапно к нему обернулась - и он увидал такое испуганное, такое глубоко опечаленное лицо, с такими светлыми большими слезами на глазах, с таким горестным выражением вокруг раскрытых губ - и так было это лицо прекрасно, что он невольно запнулся и сам почувствовал нечто вроде испуга и сожаления и умиления.

- Ax, зачем... зачем вы так... - промолвила она с неотразимо искренней и правдивой силой - и как трогательно зазвенел ее голос! - Неужели мое обращение к вам могло оскорбить вас... неужели вы ничего не поняли? Ах да! Вы не поняли ничего, вы не поняли, что я вам говорила, вы Бог знает что вообразили обо мне, вы даже не подумали, чего мне это стоило - написать вам! Вы только о себе заботились, о своем достоинстве, о своем покое! Да разве я (она так сильно стиснула свои поднесенные к губам руки, что пальцы явственно хрустнули)... Точно я какие требования к вам предъявляла, точно нужны были сперва разъяснения... "Милостивая государыня...", "мне даже удивительно...", "Я могу быть полезным..." Ахя, безумная! Я обманулась в вас, в вашем лице! Когда я увидала вас в первый раз... Вот... Вы стоите... И хоть бы слово! Так-таки ни слова?

Она умолкла... Лицо ее внезапно вспыхнуло - и так же внезапно приняло злое и дерзкое выражение.

- Господи! как это глупо! - воскликнула она вдруг с резким хохотом. Как наше свидание глупо! Как я глупа! да и вы... Фуй! Она презрительно двинула рукою, словно отстраняя его прочь с дороги, и, минуя его, быстро сбежала с бульвара и исчезла.

Это движение рукою, этот оскорбительный хохот, это последнее восклицание разом возвратили Аратову его прежнее настроение и заглушили в нем то чувство, которое возникло в его душе, когда с слезами на глазах она к нему обратилась. Он опять рассердился и чуть не закричал вслед удалявшейся девушке: "Из вас может выйти хорошая актриса, но зачем вы вздумали надо мной-то комедию ломать?"

Большими шагами вернулся он домой, - и хотя продолжал и досадовать и негодовать в течение всей дороги, однако в то же время сквозь все эти нехорошие, враждебные чувства невольно пробивалось воспоминание о том чудном лице, которое он видел один только миг... Он даже поставил себе вопрос: "Отчего я не ответил ей, когда она требовала от меня хоть слово? Я не успел... - думал он... - Она мне не дала произнести это слово. И какое слово я бы произнес?"

Но он тотчас тряхнул головою и с укоризною промолвил: "Актерка!"

И опять-таки в то же время - самолюбие неопытного, нервического юноши, сперва оскорбленное, теперь как будто было польщено тем, что вот, однако, какую он внушил страсть...

"Но зато в эту минуту, - продолжал он свои размышления, - все это, разумеется, кончено... Я должен был показаться ей смешным..." Эта мысль ему была неприятна - и он снова сердился... и на нее... и на себя. Возвратившись домой, он заперся в своем кабинете. Ему не хотелось видеться с Платошей. Добрая старушка раза два подходила к его двери - прикладывалась ухом к замочной скважине - и только вздыхала да шептала свою молитву...

"Началось! - думалось ей... - А ему всего двадцать пятый год. Ох, рано, рано!"

8

Весь следующий день, Аратов был очень не в духе. "Что ты, Яша? говорила ему Платонида Ивановна, - ты сегодня какой-то растрепанный?!" На своеобразном языке старушки выражение это довольно верно определяло нравственное состояние Аратова. Работать он не мог, да и сам не знал, чего ему желалось? То он опять поджидал Купфера (он подозревал, что Клара именно от Купфера получила его адрес... да и кто другой мог ей "много говорить" о нем?); то он недоумевал: неужели так и должно кончиться его знакомство с нею? то он воображал, что она ему напишет опять; то он себя спрашивал, не следует ли ему написать ей письмо, в котором он все объяснит, - так как он все же не желает оставить невыгодное о себе мнение... но, собственно, что объяснить? То он возбуждал в себе чуть не отвращение к ней, к ее назойливости, дерзости; то ему снова представлялось это несказанно трогательное лицо и сльшшлся неотразимый голос;

то он припоминал ее пенье, ее чтенье - и не знал, прав ли он был в своем огульном осуждении? Одним словом: растрепанный человек! Наконец это ему все надоело - и он решился, как говорится, "взять на себя" и похерить всю эту историю, так как она, несомненно, мешала его занятиям и нарушала его покой. Не так-то легко далось ему исполнить это решение... Более нежели недели прошло, прежде чем он опять попал в обычную колею. К счастью, Купфер совсем не являлся: точно его и в Москве не было. Незадолго до "истории" Аратов начал заниматься живописью для фотографических целей; он с удвоенным рвением принялся за нее.

Так, незаметно, с некоторыми, как выражаются доктора, "возвратными припадками", состоявшими, например, в том, что он раз чуть не отправился с визитом к княгине, прошло два... прошло три месяца... и Аратов стал прежним Аратовым. Только там, внизу, под поверхностью его жизни, что-то тяжелое и темное тайно сопровождало его на всех его путях. Так большая, только что пойманная на крючок, но еще не выхваченная рыба плывет по дну глубокой реки под самой той лодкой, на которой сидит рыбак с крепкой лесою в руке.