Константин Вагинов - Гарпагониада

Пуншевич задумался.

- Праздники народа, поэзия его жизни, имеют тесную связь с его семейным бытом и нравственностью с его прошедшим и настоящим. Попробую собирать праздники новой жизни для общества собирания мелочей, - с отчаянием подумал Локонов, - может быть это даст мне возможность почувствовать прекрасное лицо жизни.

И затем он вспомнил, как перед праздниками ехал воз с водкой, а за ним бежала толпа: передние держались за подводу, некоторые бежали с портфелями. Вспомнил, как баба хвасталась, что за пять рублей уступила место в очереди за водкой.

ГЛАВА 11 ГРОЗА

Клешняк шел.

Круглая площадь купалась в свете. Напротив Дома Культуры сиял универмаг. Казалось, что он совсем не имеет передней стены, дальше, бледнея, светились окна фабрики-кухни. Клешняк невольно остановился на ступеньках, залюбовавшись этой картиной.

- Вот здесь, где я стою, - подумал он, - был раньше трактир "Стоп Сигнал", а там, где сейчас Универмаг, стояли деревянные ларьки и возле них сидели торговки с горячей картошкой, а там, - он повернулся к Нарвскому проспекту, там была в деревянном домишке казенка. Как мрачна была тогда Нарвская застава. Свиньи бродили, пьяницы валялись, кулачные бои, в жалких деревянных домиках горели огни, как волчьи глаза.

Клешняк пошел по улице Стачек в сторону светящейся круглой башни 68 школы. Вокруг него стояли новые дома. Временами в овале арки виднелись еще не снесенные деревянные домишки с деревянными резными заборами.

Клешняк шел все быстрее.

Справа, извергая из огромных окон снопы разноцветных огней, высился новый профилакторий, слева стройными шеренгами светились окна бань. На небольшой площади между корпусами Клешняк остановился. Прямо перед ним ярко светилось окно детских яслей, было видно как дородная нянька, высоко подняв дитя, меняла ему пеленки:

- Здесь я был арестован воровским способом, ночью, - задыхаясь подумал Клешняк.

Ему ясно представились утонувшие в воде огороды, осенний вечер, дождь, городовые, шашки, маленький домишка, остающийся позади.

Перед ним стоял новый, еще не оштукатуренный дом, но уже в нем жили. Клешняк вошел в дом.

- Посмотрим, кто здесь живет.

Позвонил, перешагнул крошечную прихожую, остановился. Вокруг стола сидели дети. На окне стояли фуксии и фикусы. Человек вышел из-за стола. У человека не было ноги.

Клешняк касался оригинальных рыжих кустиков под ноздрями, вынимал расческу и, подойдя к зеркалу, поправлял зачесанные назад, довольно еще густые волосы. Затем он смотрел в окно на Неву и вспоминал отсталый Киргизстан с его странными обычаями, своего помощника по учебной части, умевшего ответить на любой вопрос, свою первую жену - учительницу, дочь купца. Затем мысль его устремилась к детству, в Белоруссию.

Заведующий школой смотрел на свой живот, живот ему не нравился.

- Оттого, что в детстве я по бедности ел почти одну картошку, оттого он у меня такой, - посочувствовал он себе.

Трофим Павлович подошел к окну. Давно он не был в Ленинграде. Трофим Павлович причислял себя к армии победителей, ему приятно было, что появились Дома Культуры, что город содержится чисто, что фасады домов свеже окрашены.

Он заходил во вновь разбитые скверы, садился на скамейку и в уме перечислял свои подвиги.

- Кормил вшей на фронте - раз, - он загибал палец. - Был партизаном - два, - он загнул второй палец. Болел сыпняком, - он загнул третий палец. Отморозил ноги во время наступления поляков - четыре.

Страшная картина оживилась. Немцы поймали его и приговорили к расстрелу. В каждого стреляло восемь человек. Уже шесть человек упали, очередь дошла до Клешняка, он не выдержал и побежал. Четыре германца бросились за ним, стреляя.

Сидя в сквере, он вспоминал, как оккупанты заставляли его закапывать расстрелянных, что у расстрелянных оказывалась спина развороченной - еще бы, восемь пуль в одно место... А затем заставили его вместе с другими партизанами вырыть себе могилу.

Вечером Клешняк после осмотра города вернулся в свою комнату. Клешняк боялся художественной литературы. Вне зависимости от своего качества, вне зависимости от гения и таланта писателя, она страшно на бывшего партизана действовала. Взяв книгу претендующую на художественность, он не мог от нее оторваться. Он начинал необузданно переживать.

Возможно - эта чувствительность была следствием его ужасной жизни, австрийского плена, гражданской войны.

И сейчас он продолжал читать вещь отнюдь не пролетарскую, она ему казалась пролетарской, а потому бесконечно интересно полной смысла и значения.

Восхищаясь неудобоваримыми эпитетами, дюжинными остротами, выветрившимися сравнениями, Клешняк думал о себе, о своей богатой событиями жизни, о том, что жаль, что он не может описать свою героическую жизнь, передать свой опыт подрастающему поколению. Отсутствие образования часто мучило Клешняка - он кончил только приходскую школу - и заставляло его еще больше ненавидеть старый строй, когда оно было доступно только людям состоятельным. Ему казалось, что если бы его детство и юность прошли при другом строе, то он бы стал совсем другим человеком, тогда - бы...

Клешняк ожесточенно курил.

Раздался звонок. Вошел Ловленков, Григорий Тимофеевич.

Годы гражданской войны, воспоминания о речных флотилиях и жизни, полной опасностей, подогревали их дружбу.

Конечно, Трофиму Павловичу не нравилось, что его приятель, бывший военный, ныне токарь, не отвык и частенько бывает на парусе, что он не желает сдерживать себя и по-прежнему выражается.

- Что, братишечка, все еще гриппом страдаешь? - спросил Григорий Тимофеич. - А я думал с тобой повинтить куда-нибудь. Пойдем к двум сестрам, пивка выпьем.

Но вместо заплеванного помещения Вены и Баварии попали они за город, в местность, наполненную дворцами, парками и санаториями, на гулянье.

Друзей встретили лозунги и плакаты. И приехавшие сразу же почувствовали себя, как дома. Над аллеями качались голубые и красные полотнища: "Культурно отдыхать", "Колхозное дело непобедимо", ,,3а большевистскую партийность, чистоту марксистско-ленинской теории", "Братский привет пролетариям Германии", "В странах фашизма и капитала сотни миллонов рабочих и крестьян обречены на голод и вымирание".

С друзьями поздоровался товарищ Книзель, модельщик с седыми волосами, со знаком ГТО.

- Смотри-ка, - сказал Ловленков, - вот ведь 50 лет, а научился плавать с винтовкой и гранатой, ездить на велосипеде.

Ловленков и Клешняк шли по аллеям мимо статуй с итальянскими надписами, мимо витиеватых зданий. Парк был радиофицирован. Над головами друзей пели голоса и раздавалась музыка.

Шли партизаны. Шли ударники с соответствующими значками. Другие шли со значками ГТО, у кого ничего не было, тот шел просто с каким-нибудь юбилейным значком или жетоном, или с цветком в петлице. Приехавшим хотелось приукрасить себя..