Михаил Волохов - Непорочное зачатие

Она. А раз мы им китайца одного предложили.

Он. С потрохами китайца китайцы оприходовали. У них там, мать, сколько китайцев развелось-то, на хуй, только себя, в пизду, и жрут. Там же у них, на хуй, та же система, блядь, священного камнемизма: кто камень бросает, тот без греха. А бросают все. Все безгрешны, кроме Сталина-отца, учителя, Мао-цзе-дуна-солнышка. А у меня, на хуй: семь камней - Свет, тринадцать камней - Тьма, а при множении девяносто один труп делают. А дальше Бог Царь, Бог Отец и Бог Президент, на хуй. С последним негром сто сорок девять жареных душ, на хуй, было. Сегодня поджидаем негра юбилейного. А денег нет, на хуй, даже на питание детское, сука, с профессией этой от Бога, на хуй, дарованной. Нет денюжки, шалавка-Манечка!!! Дороже надо китайцам-ламаистам мясо сторговывать. А дороже-то не берут - на крючке заложненском еще, подлецы, держат. Нет официяльного закона в подлунном мире в розницу торговать человечинкой. Нет, президенту можно, на хуй, для чести и достоинства молочную солдатчинку замясорубить. А в розницу частным образом - высшей меры наказания у президента мясорубка имеется. Все в руках Бога Президента. Блядь, хоть здесь во Франции вышку наконец-то отменили, мать. А мне, на хуй, убивать надоело. Заебался в гармошку духовно и физически убивать, Маня, блядь!!! Царство-то небесное когда еще будет, на хуй? Да никогда его, на хуй, в пизду, не будет - даже ада не будет, на хуй!!! Сереженька! (Плачет. Обнимает коляску - плач младенца.) Вот кто меня понимает только: сынишка мой Сереженька. (Плачет. Отходит от коляски - плач младенца прекращается.) Только Сереженька - сынишка наш, меня понимает, Машенька! (Плачет.)

Она бьет его по почкам.

Ух ты и... Ух ты и... С ней как с человеком! Сука!!! (К иконе.) Не гневайся, Боже, на хуй, я тебе сегодня с большим удовольствием на жертвенный котел дипломата с Зимбабве сбагрю, иконками придет приторговывать - Тобой, Боже, придет, женива, приторговывать, сука, на таможне совейской его не проверяют. Мою таможню хуй прошмыгнешь, на хуй. Они ж, бляди, такие наивные, капиталисты, хоть негры, падла. Это ж, блядь, как морально-утомительно тварей-то Божьих наивных грохать-то, Надюшка Константиновна. Сука. Уебываем в Совдепию, Констиновна, - я там тебя, как Ленин, миллионершей вмоментальник сбацаю. Там не будет у меня этой совести, нарыва комплексушного. Я там только гнид псарных срабатывать буду, мать, за веру нашу, сука, правую-левую. Я ж знаю, кто в Совдепии гниды псарные. Своих, мать, сексуальнее потрошить на борщ, на хуй, отеческий. И снег там в России под Рождество всегда выпадает всю зиму там снег настоящий русский, тоску лечащий. Я ж подыхаю здесь в Париже без снега русского, без зимы настоящей, русской морозной зимы, мать. Давай, мать, отменим негра из Зимбабве, на хуй. Давай я ща, на хуй, совьетику одному позвоню, я знаю, кого ща позвать, вчерашнего негра для начала умаслить, сука! А то ж, бля, буду, забью тебя сегодня и сгрызу яблоко антоновку отеческо с косточками, на хуй. Меня, боевика, кумовья наши, сука, военные в Москву лубяную на триста рублей пенсионных отозвать хотели в психушку. Не хуя выпускать было. Это ж в какой цивильной стране гомосапиенсы на сто хранков в месяц прозябают, сука? Сами психиатры, курвы гебистские с гар дю нор, вокзала северного в Парижике, когда своих оторв медсестричек в Москву делегируют - это ж, блядь, с какой тележки бескрайней России посольской в вагон затовариваются. Это ж, блядь, эшафот на колесах с крючьями несчетными для шмоток, сука. На днище - сотни компьютеров с ксероксами размещаются. Зойки ихние тележку по перрону тягают - бурлаки на Волге с картины Репина вспоминаются. Только рожи у этих другие, довольные. А что за жопы небесные у девок этих откормленных. Вот в какую жопу хуище-то без гондона вдуть свой с Ильичем, сука, оттатуированным - на вечную жизнь удовольствий, сука. Височайшего мясо качества. Нет уж, тузы, вы мне дали масть никушную, да не вам, вшам, крести крестовые на мне крестить, сука!! Ссышь, Сарочка?!

Она. Я не Сарочка!! (Бьет его по почкам.)

Он. Ух ты и... Ух ты и... Как только тебя, кошку еврейскую, зебру домушнюю помоечную, в нашу школу-то закнацали? А хули у тебя нос горбатый, Несарочка?

Она. Левой ноженькой на спаринге по черепочку въебашить наметили, да только грабкой правой в полете по сопатке задели, когда сама козлу яйца пяткой колола, сука.

Он. У меня, коза, хуй поколешь яйца пасхальные, Несарочка. Ты, блядь, внимательно давай соображай за настоящее, если хочешь жить, сука, за будущее!! (Бьет "кондо" по кровати.) Полкаш трезвонил - на помойке тебя подобрали, чумазую. Тарч это гебешный, Сонечка. Если тебя цэрэушник смазывает, ни одна бацилла твоя кровная слезинки не обронит. Кайф кайфецкий, сука!!! И ежели ты в шлак заформируешься припизднутый за время учебное, некому по тебе слезу точить будет. Вон Петюнчика, красюка твово, не по той точке на тренировке вжарили по загривочку - зашлаковался в маразм мальчишечка. Я вжарил, Софушка. Ты ж, мразь жидовская, его б одного, Абрамчика, блюбила. А у меня на тебя хуй стоял африканский, сука. Предки мои меня, идолы погонные, в те классы с шести лет, сука, заскладировали.

Она. С шести летушек любовь наша, дружбочка, сука, казенная камчатская тянется - с шести лет, Глебушка.

Он. Она, блядь, еще не Сарочка. Если цэрэушник стреляет в мудака шпиона ординарного, то в каков глаз он ему целится, в тот и попадает, сука.

Она. А если цэрэушник стреляет в контрразведчика, которого в нашей школушке с шести летушек приемчикам дрочили гипнотическим убивческим, то цэрэушник-горюшко случайно-неслучайно масленка свинечного девяткограммового под лобешник свой дебильный ввертывает, сука!

Он. Во! Несарочка, понимаешь. Ты, Манька, тварюга, кончай меня гипнотизировать. А то я, точняк, ша тебе этой кондой позвоночник по косточкам в хоровод пущу - хуй когда больше пред членом африканским могучим раком стрункой согнешься-натянешься. Нету боле Захара твоего, Анисья. Пожертвовал я его, язычника, однокашника нашенского. Примчался намедни в Парижик сюды мени на смертушку новую-старую гебешлительную сватать. А я по Божьему веленью ужо работать принялся. Ну я его и остудил сажалом, на хуй. Как у барашка ребрышки его били свеженьки. А теперь вот ты, овца, причапала обстоятельства прояснять переменые. Все на чистоту тебе выложил - как церковнику на исповеди. Думай давай теперь своими гебешными мозгенками, Несарочка! Холодно?! Хребет поломаю, пиздец-холодец замастырю, чай холоднее немножко в "Юрюзане" в морозилке будя!! (Бьет "кондо" по кровати.)

Она. Ты, блядь, сначала попробуй заломать мой хребет, пидармотина! В меня, на хуй, в хребет мой девственный целился раз один ментик с пятнадцати метров в шейный позвонок мой девический. Я с подружкой, сучкой Аннушкой моей ненаглядушкой на пузырь водяры с еблюшкой лезбической поспорила, что ментик сам себя маслятами свинечными накормит, сука. Парашный был ментик. Я улицу перебегала, а он у меня трешку отобрал последнюю. По тем временам деньги приличественные. Водочкой и еблюшкой я тогда изрячно укушалась, сука!