Шломо Вульф - Гекуба

Картина семейной идилии была бы неполной без статной фигуры служанки На-таши, которая, сдувая со лба пот, торопилась закончить приготовление обеда для всей семьи на огромной американской кухне. Предпочитая домашнюю стряпню, Давид за пять лет привык к Наташиным блюдам и был вполне доволен давним выбором Батьей именно этой пожилой и обязательной женщины вместо какой-нибудь помоложе. Батья перебрала с десяток "русских", которые были бы рады поработать на таком престижном для эмигранток месте. Демократ черт-те в каком поколении, признанный активный борец за права человека, включая "русского" и палестинца, Давид Зац неизменно улыбался Наташе при встрече, не возражал, когда ей каждый год повышали зарплату на два шекеля в час и вообще считал, что он лично внес свой весомый вклад в интеграцию алии в еврейское сообщество.

Служанка была на пять лет младше матери Давида. Ее отличала не только абсо-лютная честность и педантичность, но и удивительная неутомимость. На ней была не только кухня, но и уборка, стирка, глажка, наведение порядка в комнатах детей. Те, естественно, все кидали, где хотели, могли просыпать семечки на только что тщательно вычищенный ковер, поставить затребованный к себе в комнату мокрый стакан воды на только что отполированный служанкой стол. И вовсе не от злобы или агрессии, которых израильтяне почти поголовно изначально лишены. Так вес-ти себя принято у современной молодежи, свободной от мелких условностей. Для чего же еще нанимаются в такие семьи "русские" женщины? И кому какое дело до того, что эти женщины - рожденные свободными?.. 3.

Стройная, переодетая в элегантный костюм Наташа тщательно проверила поло-жение цифр секретного кода на закрытой за собой двери и спустилась по лестнице в сад, из которого вела тропинка к помпезным воротам хозяйской виллы. Десять лет пребывания на родине после проклятого советского галута приучили ее к тому, что любое небрежение к мелочам чревато немедленной потерей работы. Ласковая улыбчивая демократка Батья, склонная и поговорить с Наташей о ее семье и прошлой жизни, подарить туфли, набор посуды или кофточку на общееврейский праздник, и поцеловать при этом, при малейшей оплошности, за неубранный во-время от семечек ковер и за пятно на столе, могла почти тем же тоном произнести сакраментальное "лех хабайта" - пшло вон. После чего Наташе было бы не так-то просто найти иное место в ее возрасте, даже и преуменьшаемом при интервью на десять лет.

Это была жизнь сапера, ошибающегося один раз. Прожить же на символическое пособие по старости было невозможно.

Рожденная свободной шла среди разноцветья богатой улицы к автобусу домой и радовалась тому, что очередной рабочий день закончен, что вокруг такая неземная красота и чистота, а дома уют и достаток работающего человека, созданный свои-ми руками. Да и такой ли свободной была она на родине? Живя последние годы в тепле, она не забывала ледяной стройки, куда райком партии загонял их женский коллектив в качестве "привлеченных" маляров-штукатуров, без спецодежды, без питания, не говоря об обогреве или оплате их труда. "Привлеченные" отличались от нормальных заключенных только тем, что после работы возвращались домой, а не на нары, а также благожелательностью конвоя - штатных бригадиров и малярш, которым "оказывалась шефская помощь". Именно там Наташа и схватила на всю жизнь болезнь с красивым названием ишиас. Впрочем, было и преимущество того периода от нынешнего - то "привлечение" было эпизодическим, а это - никайон - уборка - пожизненным...

Уютный прохладный автобус заполнялся женщинами ее цеха. Со всех сторон зву-чала русская речь, смех и приветстсвия. Люди ехали с работы, как ехали десять лет назад из своих институтов, школ, издательств, консерваторий, лабораторий.

На второй остановке к Наташе подсела ее ровесница Марина. Поздоровавшись, она повернулась к окну и стала молча плакать, жалко морща некогда от природы улыбчивое лицо с ямочками на щеках. "Что, Мариночка? коснулась ее руки Ната-ша. - Опять ничего?" "Уже седьмое интервью... - глухо произнесла она. - Они... они сожалеют, что я такая старая. И удивляются моей жадности. В таком возрасте у них принято жить на пенсию и нигде не работать. А мне пришло письмо, что сегодня придут судебные исполнители и... отнимут все имущество, что мы с Яшей честно заработали. Десять лет откладывали шекель к шекелю, чтобы купить холодильник, телевизор, люстру... Все в доме родное, выстраданное, как было там. Но в галуте это была наша неприкосновенная личная собственность. А тут это все подлежит конфискации, словно наворованное. А мы и шекеля ни в одной стране не украли. И за это... среди бела дня и на законном основании... Как жить?" "А почему вы раньше не урегулировали вопрос с банком? Ведь можно было эту квар-тиру продать, снять или купить что поменьше и..." "Все равно мы бы остались должны банку. Ведь за восемь лет долг по машканте только рос и рос. И за что мы могли бы снять, тем более купить, о чем ты говоришь? То, что нам дают на старость, едва хватает на еду и счета." "А у Яши?.." "Тоже ноль. Он же на пять лет старше меня. Всюду обещают. Его отрасль вообще рухнула, уволены тысячи спе-циалистов. Нам конец, Наташа! Конец... Они добили нас..."

"Ну, не надо так. Все образуется, - привычно говорила Наташа в кабине лифта. Они поселились здесь восемь лет назад. Банки и маклеры ласково уговаривали их купить собственные квартиры. Ведь нелепо продолжать снимать чужие. И постоянно у всех возникали критические ситуации, когда они успокаивали друг друга точто так же, как сейчас это делала Наташа. - Надо просто перетерпеть период неудач, правда? Ты же знаешь, что все так или иначе, раньше или позже, образуется..." "Ты... права. Пора это все кончать, - закрывала за собой дверь Марина. - Прощай. Спасибо тебе за все..." "Прощай," - рассеянно ответила Наташа, входя в свою дверь.

Разговор тут же забылся на фоне навалившейся усталости. Она кивнула обернув-шемуся к ней мужу Жене, давно ставшему приложением к своему компьютеру, и прошла в ванну.

В зеркале отразилось не вечно оживленное лицо довольной хозяевами, обществом и жизнью служанки с благополучной виллы, а мгновенно постаревшая женщина на пределе отпущенных ей природой моральных и физических сил. Она провела руками по своим некогда густым стрельчатым бровям, приводившим мужчин в трепет, мельком отметила сохранившиеся пропорции своей некогда восхититель-ной фигуры и стала под душ. Холодная вода постепенно возвращала остаток сил, которых могло хватить только для того, чтобы пройти к своей кровати и лечь пластом хотя бы на час, после чего можно было заняться домашними делами.

Муж то стучал по клавишам, то кричал в телефон, страстно обсуждая политическ-ие баталии. Он был довольно известным русскоязычным журналистом правого направления, а потому имел скудное содержание, которое определял "русским" хозяин газеты. Эта зарплата не имела ничего общего с доходом в той же стране нормального, левого журналиста, пишущего, к тому же, на "приличном" языке. Пока Евгений Домбровский и его читатели горели гневом за поруганную израиль-скую честь, хозяин клал в свой банк прибыль от рекламы, занимавшей треть газе-ты, существующей только за счет внимания читателей к острым патриотическим статьям. Этому прямоходящему были до лампочки и левые и правые, честь и бес-честие страны своего нынешнего заработка. Рухни завтра эта газета вместе со страной, найдется другой бизнес на другой родине. Пока Домбровский был нужен для сохранения тиража, хозяин не позволял его выгнать, как того бурно требовали коллеги-журналисты и "русские" же депутаты с "левой" улицы после очередного скандального выступления.