Е Жаринов - Нация и сталь

"Какая-нибудь проклятая глупость на Балканах, - предсказывал Бисмарк, - явится искрой новой войны".

28 июня 1914 г. эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австрийского трона, был убит членом группы сербохорватских националистов в Сараево. Искра вспыхнула, и пламень начал медленно набирать силу. Однако поначалу свершившемуся мало кто придал большое значение. Дело в том, что, благодаря тому же прогрессу, убийство выдающихся людей ради так называемой великой цели уже в течение трех последних десятилетий стало привычным делом. Великие державы спокойно пережили немало подобных инцидентов в недалеком прошлом и собирались, как всем казалось, и на этот раз пережить очередную вспышку освободительного национализма малых народов. Каждый международный кризис, начиная с 1905 года, казалось, приближал мировую катастрофу, но при этом общими усилиями её удавалось избежать. Жан Жорес, к примеру, 30 июля 1914 года, в самый канун войны, говорил: "Будет так же, как в Агадире. Будут подъемы и спады, но ничего серьезного так и не произойдет". Имелся в виду кризис в Марокко в Северо-Западной Африке. Традиционно эта страна находилась в сфере интересов Франции. Кайзер же ещё в 1905 году отправился на яхте в эту страну для встречи с султаном. Когда же султан в 1911 году, шесть лет спустя, обратился к французам за помощью в борьбе с мятежными племенами, к Агадиру - марокканскому порту на Атлантическом побережье была направлена германская канонерка, чтобы воспрепятствовать французам. Англия объявила о своей поддержке Франции. Возникла реальная угроза войны. Лишь благодаря искусной дипломатической игре удалось убедить Германию отказаться от своих притязаний на Марокко в обмен на часть французских владений в Конго.

Никто и представить себе не мог, каким хрупким, на самом деле, окажется мир просвещенной Европы. Да, в самом центре континента у французов были серьезные претензии к соседней Германии, а у Германии - к Франции, да, Эльзас и Лотарингия не давали покоя политикам в течение многих десятилетий, да, обе страны последние годы только и делали, что готовились к наступательной войне, но одно дело подготовка, а другое - реальные боевые действия. Так, в 1907 году на Гаагской конференции обсуждался вопрос возможного разоружения. С инициативой выступила царская Россия. И хотя конференция не привела к серьезным договоренностям, но сам факт её созыва говорил о том, что правительства ведущих государств относятся к войне все-таки как к гипотезе, а не как к чему-то неизбежному.

В течение трех недель после убийства эрцгерцога правители Европы, как всегда, продолжали думать о предстоящих летних каникулах и богатом урожае, который необходимо был собрать. Так, командующий сербской армией поехал принимать ванны на австрийский курорт. Правительства оскорбленной стороны (Германия и Австро-Венгрия) также не торопились с объявлением ультиматума: они хотели дать своим крестьянам больше времени для сбора богатого в том году урожая. По их соображениям, только приграничные зоны могли пострадать от возможного конфликта. Известно, что министр иностранных дел Австро-Венгрии, граф Бертольд, послал злополучный ультиматум Сербии, с которого и начался отсчет новой эпохи, "под влиянием шампанского, с помощью которого отмечались дружественные отношения между двумя великими державами".

Сазонов, министр иностранных дел России был в это время в своем имении и наслаждался жизнью, как на его месте и должен был вести себя любой русский барин.

У французов кризис вызвал что-то вроде смятения. В момент объявления ультиматума президент и премьер министр находились в море на пути из Санкт-Петербурга в Париж и сведения о происходящем получили из неточных и искаженных радиограмм, которые Пуанкаре на борту "Франции" принимал с помощью передатчика, установленного на Эйфелевой башне. Только прибыв 25 июля в Стокгольм, они поняли всю серьезность ситуации.

И тут по какой-то неведомой, почти мистической, причине события начали развиваться так быстро, что дипломаты перестали успевать за ними. В течение последних дней мира политикам оставалось лишь принимать решения в зависимости от ситуации, менявшейся столь стремительно, что уже не было никакой возможности хоть как-то осмыслить сложившееся положение. То, что называлось прогрессом, показало истинное свое лицо. Зло, маскируясь под идеи национализма и национального самоопределения, основанные на вульгарном понимании учения Дарвина, нашло благодатную почву в душах огромных масс простых людей.

Экономист Вернер Зомбарт указал в свое время на очень примечательный факт: за все двенадцать веков своей истории, с шестого по девятнадцатый, европейское население ни разу не превысило ста восьмидесяти миллионов человек. А за время с 1800 по 1914 год - за столетие с небольшим - достигло четырехсот восьмидесяти миллионов. Три поколения подряд, благодаря научно-техническому прогрессу и улучшению условий жизни, человеческая масса росла как на дрожжах и, хлынув, "затопила тесный отрезок истории". Именно масса начала диктовать свою политическую волю накануне войны 1914 года тем, кто наивно полагал, что только от них зависят важные для всего мира решения. Вмешательство огромной массы людей, которая до этого довольствовалась лишь ролью статиста в общей исторической драме, ускорило все события, сделав эти события неуправляемыми и подобными цепной реакции, предшествующей атомному взрыву.

Под влиянием шампанского граф Бертольд, заботившийся об урожае собственных крестьян, послал нетвердой рукой ультиматум взорвавшимся сербам, и пошли нарастать волны национальных единений. "Массы надвигаются!" - апокалипсически восклицал в свое время Гегель. "Без новой духовной власти наша эпоха - эпоха революционная - кончится катастрофой", - предрекал Огюст Конт.

Война заставила людей забыть свои разногласия и в каждой стране создала атмосферу национального единства, так во французских деревнях впервые заговорили друг с другом кюре и школьный учитель, а в Берлине депутаты-социалисты начали посещать приемы кайзера. "Радостно вновь сознавать себя живыми", - с восторгом писала одна немецкая газета в специальном выпуске, озаглавленном "Благословение оружия". Немцы, утверждала она, "упиваются счастьем... Мы так долго ждали этого часа...". За одну ночь патриотические настроения распространились по всей России. В Москве, Киеве, Одессе, Харькове, Казани, Туле, Ростове, Тифлисе, Томске и Иркутске рабочие сменили красные революционные знамена на иконы и портреты царя. Студенты прямо из университетов мчались записываться на военную службу. На городских улицах восторженно приветствовали армейских офицеров.

Посольство Германии в Санкт-Петербурге, огромное, грандиозное здание, на крыше которого красовались две большие бронзовые лошади, внезапно было захвачено разъяренной толпой. Ворвавшись в здание, люди били окна, рвали гобелены и картины, выбросили на улицу не только посольскую мебель, фарфоровую и стеклянную посуду, но и коллекцию графа Пурталеса - бесценное собрание мраморных скульптур и бронзовых статуй времен Ренессанса.