Владимир Березин - Другой способ чтения

Первой пришла в Россию его "Охота на овец", книга о Добре и Зле, о том, что одно весьма трудно отличить от другого. И о том, что на Востоке понятия Добра и Зла вовсе не так связаны друг с другом, как в средней полосе России. Пониманию этого обстоятельства способствовал чрезвычайно удачный перевод Дмитрия Коваленина, который, кстати, в качестве ударной коды своего послесловия сообщает, что в японском языке у существительных редко есть множественное число. И значит, одна овца, превратившаяся в неопределенное их множество, придает добавочный смысл сказке с таким концом, что непонятно счастливый это конец или нет. В книге про овцу был китовый хрен, в смысле китовый пенис, и Таинственная Организация, и Девчонка, Которая Спала с Кем Попало, Крыса и Человек-Овца.

А овцы Мураками напомнили читателю Тургенева, его барашка с бяшей, веселый и страшный кошмар "Бежина луга". Тургеневский баран был не только зубаст и страшен. Он был к тому же говорящий.

Но вернемся к песням. Роман Мураками - это Блюз Овцы, состоящий из множества джазовых мелодий, интернациональный стиль, где мешаются дзен и "Битлз", разные десятилетия и страны. И вот герой ставит пластинку на проигрыватель, и "Нет Кинг Коул запел "К югу от границы". Вся комната словно отъехала в прошлое: я снова дышал воздухом шестидесятых".

Есть такой роман Джона Брэйна "Путь наверх", где героя охватывала тоска по дням, когда он "мог позволить себе истратить четыре фунта в неделю на пиво и сигареты, а эмблема в виде серебряного крылышка обеспечивала и дармовую выпивку, и женщин из общества. ...Мне показалось, что сейчас я снова покачу по пустынным равнинам Линкольншира с бочкой пива в багажнике, а Томми Дженкс заведет во весь голос "На маневрах", или "Коты на крыше", или "Три почтенные старушки". Какие коты, какие старушки... Какие хиты семидесятых?.. Они намертво привязаны к среде и времени, как ключ без права передачи. Конечно, многие музыкальные имена, которые перебирал Мураками, знал и я, но все они старились стремительно - будто цены в фунтах, шиллингах и рублях, что жили в разных книгах.

Итак, Мураками оказался расслабленным стильным человеком. Одиночество, рок-н-ролл, секс. Не рекламировались только наркотики. И неважно, что для некоторых читателей Запад - это скорее географический Восток. Всюду острый, напряженный сюжет (западного толка), щепотка (вернее, полведра) национального колорита, стакан сложносочиненных метафор, а перед подачей на стол - посыпать толченой географической трухой с описаниями городских и прочих достопримечательностей.

Мураками очень нравился оттого, что герои этого японца были расслабленными людьми средних лет. Мураками кокетничал своим одиночеством и расслабленностью. И русский читатель соотносил и отождествлял себя с этой постиндустриальной расслабленностью, передавал книжку другому такому же расслабленному - жена-ушла-с-работой-проблемы-машину-сперли. Мода на Мураками ширилась - безотносительно к высокому качеству его текстов. Потому как он реализовывал японский вариант сюжета про Ивана-дурака, спящего за печкой, но которому, наконец, подвалило, повело по жизни, которым заинтересовалось мироздание.

Отношения у героев Мураками были свободные: "Настолько свободные, ни к чему не обязывающие отношения у меня за всю жизнь складывались лишь с нею одной. Мы оба понимали, что эта связь ни к чему не ведет. Но смаковали оставшееся нам время жизни вдвоем, точно смертники - отсрочку исполнения приговора... Но даже не это было главным в моей пустоте. Главной причиной моей пустоты было то, что эта женщина была мне не нужна. Она мне нравилась. Мне было хорошо с ней рядом. Мы умели наполнять теплом и уютом то время, когда мы были вместе. Я даже вспомнил, что значит быть нежным... Но по большему счету - потребности в этой женщине я не испытывал. Уже на третьи сутки после ее ухода я отчетливо это понял. Она права: даже с нею в постели я оставался на своей Луне".

Эти мысли так же распространены в мужских постиндустриальных головах, как "Макдоналдсы" в мировых столицах. Так же, как мечта запечного Ивана о череде царевен.

В России Мураками стал особенно популярен потому еще, что понятия сентиментального стиля - с тех пор как ушла мода на Ремарка и Хемингуэя - в России не было, а потребность в нем была. Герои Мураками с их явной неспешностью и ничегонеделанием были хорошей заменой трех товарищей Ремарка.

И в этом был его успех.

О ГОРЬКОМ ГОРЬКОВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Проезжая под стук железнодорожных колес платформу "Серп и молот", я подумал, что мой друг Профессор Гамулин именно потому съехал с катушек на водочной тематике, что дача его находилась по пути следования героя алкогольной поэмы.

Беда в том, что у меня смешанные чувства к этому произведению точь-в-точь как у человека, который наблюдал за тем, как его теща на его автомобиле падает в пропасть.

Венедикт Ерофеев окружен такой толпой прихлебателей и отхлебывателей, что Киркоров на прогулке кажется неизвестным сотрудником телевидения. Прорваться через эту толпу нет никакой возможности. Эти прихлебатели, будто жуки, копошатся на тексте поэмы, бросаются цитатами, как окурками, так что я принужден отвечать им продолжением этих самых цитат. Жуки-короеды подмигивают мне, булькают горячительными напитками, позванивают стаканчиками и, в общем, ведут себя гадко. А мне не хочется выдавать трагедию за веселую норму.

А алкогольное путешествие, или, как говорят, алкогольный трип, становится тяжел и нелеп. Может, оттого что я люблю выпить, все меньше и меньше люблю я пьяных. Как-то, много лет назад, я принял участие в странном действе. Меня пригласили на открытие памятников ерофеевским героям - человек с чемоданчиком встал на Курском вокзале, а девушка с косой до попы обреталась в Петушках. Потом они, кстати, переместились ближе к моему дому шпалы и рельсы отвергли героев.

Но тогда для участников торжеств подали особую литерную электричку. Хотя она была окружена двумя линиями милицейского оцепления, один дачник с сумкой на колесиках все же сумел пролезть к цели и только в вагоне понял, как он опростоволосился. Дачнику нужно было куда-то в Купавну, а электричка свистела без остановок до самых Петушков. Было понятно, что случайный пассажир доберется до дому только к вечеру. Но ему налили водки, и дачник понемногу успокоился.

Водку, кстати, носили по вагонам девушки в лихо приталенной железнодорожной форме. За умеренную плату девушки продавали и путевую коробочку. В этой бунюэлевской коробочке лежал кусочек вареной колбасы, вареное же яичко, кусок черного хлеба, плавленый сырок "Волна" и настоящий соленый огурец - не пупырчатый крепыш европейского извода, а правильный русский огурец из столовой, клеклый и кислый.