Олег Блоцкий - Евграфьев

Крепко сбитая, похожая на толкательницу ядра, Люська хохотала. Митрич пытался что-то сказать, но не мог перекричать смех. И его неудачные попытки лишь прибавляли оживление всеобщему веселью. Груди у смешливой Люськи колебались так, что, казалось, вот-вот ударят ее в подбородок.

Евграфьев молча стоял на пороге и смотрел на радостные пьяные лица, которые медленно оборачивались в его сторону. Смех, клокоча, постепенно стихал, переходя в отдельные всхлипы. Взвизгнув, осекся магнитофон. Наступила тишина.

В мутно-красных глазках Митрича заплескался страх.

- Да-а-а, - грустно выдавил майор, придавая лицу соответствующее выражение. - Леху, вот, поминаем.

Тут же поняв, что сказал совсем не то, Митрич заторопился:

- Проходи, проходи, Миша. Водки выпьем. За Леху! За то, чтобы он там... Да... Судьба видно... Все бывает... Вот и я думаю... Вдруг... бац... а завтра... наша пуля.

За столом дружно закачали головами, как бы подтверждая мудрость слов майора о внезапной смерти: ведь опасность всех их - начальника финансовой службы, начальника столовой, начальника котельной - стережет на каждом шагу.

- Давай выпьем! - Митрич поднял стакан, - Леху помянем.

Возле Евграфьева уже стоял начфин в тельняшке десантника и подносил стакан, до края наполненный водкой. Финансиста пошатывало. Жидкость выплескивалась и текла по его пальцам.

Офицер протянул руку. Страх в глазах Митрича начал угасать.

Все встали. Евграфьев шагнул к столу. Все расступились, отводя место лейтенанту. Все были сосредоточены и серьезны.

- Ну, - сказал Митрич чуть ли не со слезой в голосе и начал запрокидывать голову назад.

В этот момент Евграфьев плеснул водку в лицо майору.

Люська завизжала и отскочила в сторону. Этот крик разрушил мгновенное замешательство, и мужики со всех сторон навалились на недвижимо стоящего лейтенанта.

Его повалили на пол. Евграфьев не сопротивлялся, и ему с силой выкручивали руки за спину.

- Карманы смотрите! - подрагивал поодаль от каши-малы, образовавшейся на полу, Митрич. - Может, граната там? Или пистолет?

Оружия у Евграфьева не нашли.

Потом лейтенанта били. Особенно усердствовал Митрич.

Евграфьеву было больно. Он пытался вырваться, но его держали цепко. А Митрич, скинув с ног тапочки, уверенно садил лейтенанту по ребрам, почкам, печени, приговаривая: "Поминки, собака, обгадил! Его же боец, его, а он вот как - харк нам в рожи. Это он не мне, это он всем нам, ребята, в морду плюнул! Ни черта святого нет!"

Люська на коленях ползала подле Евграфьева, клоками тянула волосы из его головы и преданно смотрела на Митрича.

Потом лейтенанта поволокли на улицу. Иногда, сквозь боль, наполнявшую тело все больше и больше, он улавливал отрывочные фразы...

- Дежурному доложить?

- Охренел?

- Козел сопливый!

- Застучит?

- Ха-ха-ха! Кому? Сам себя? Старшего офицера бил. В нетрезвом состоянии. Он что - дурак - под трибунал?

- Водку в пасть лили?

- Да!

- Запах есть? Понюхай!

- Гы-гы! Ха-ха! Да он сам косой! Че нюхать?

- Цыц, дурак!

- Дышит?

- Ще как. Он здоровее нас. Ха-ха-ха!

- Че, если очухается, автомат возьмет, вернется?

- Нет, - голос Митрича трезво-расчетлив. - У него здесь друзей нет. Да и он не такой. Он у нас ... интеллигентный.

Евграфьева швырнули в траву и сразу ушли.

Пахло землей, кровь солонила губы. Где-то рядом затрещал сверчок. Вдалеке коротко протакал пулемет. Сверчок дребезжал, не умолкая. Евграфьев медленно приходил в себя. Он перевернулся на спину. В теле резко вспыхнули островки боли. Корка крови стягивала лицо.

Тьма окутывала лейтенанта. Ночь выдалась мрачная и удушливая. Над городом, изнывающим от засухи, застыли тучи, которые не желали разродиться дождем.

Евграфьев смотрел напряженно вверх. Иногда ему казалось, что он видит звезды. Но офицер обманывался. Небо было пустым и мертвым.

Лейтенант водил языком по губам и искал яркие точечки.

...На душистом сене посреди бескрайнего неба маленький Мишка с отцом. Большая, мягкая ладонь - под мальчишечьей головой.

- Небо не имеет границы, сына.

Мишка жмурится от бесчисленности ярких пятнышек, сливающихся в огромное млечное море, переливающее перламутром.

- Почему, папа? Ведь должен быть край?

- Хорошо, - соглашается отец. - Мы у края. Что дальше?

Мишка задумывается. Беспредельность мира пугает его.

- Па, значит, там кто-то живет?

- Конечно, сына, обязательно живут. Глянь, сколько планет! А за ними еще есть.

- Миллион миллионов?

- Миллиард миллиардов миллиардов, - весело говорит отец.

Мишкино сердечко тревожно сжимается.

- Папа, а если там есть злые... ну... как мы... люди. Они прилетят и убьют нас? И никого не будет?

- Нет, сына. Если были бы, то уже давно бы прилетели.

- А если они еще не построили ракету? И вот-вот построят?

- Не построят, - уверяет отец. - Злые не строят, злые - ломают. Ничего у них, сына, не получится с ракетой. Не бойся. Глянь лучше, какое небо красивое!

Тьма, покачиваясь, перекатывалась голубоватым мерцанием бессчетного количества голубоватых пятнышек.

...Евграфьев жадно водил глазами, но так и не увидел ни единой звездочки.

Лейтенант заплакал. Слезы катились из его глаз и бежали по лицу. А рядом с вздрагивающим от рыданий телом дурашливо орал сверчок.

...Через несколько дней лейтенанта Евграфьева в срочном порядке перевели в одно из самых опаснейших афганских мест - "Лошкаревку", Лашкаргах, в батальон спецназа, где он и погиб через месяц, наткнувшись грудью на духовскую пулю. И вырвавшаяся из=под ног лейтенанта земля плеснула напоследок ему в лицо мириады крупных теплых созвездий.