Олег Блоцкий - Просчитался

- Так просто? - засомневался Фирсов.

- Конечно. Три месяца назад чурбана из первого батальона в Союз отправили. И ему ничего! Что с шизика возьмешь? Да и офицерью лучше. Им удобнее сплавить тебя, чем ходить и думать, когда ты еще прострелишься. А если под трибунал отдавать, то им первым и вставят пистон.

- Больно будет, если стрелять.

- Конечно.

- Я так не хочу.

- Ишь какой! - растопырил сальные пальцы-сосиски Букреев. - Хочешь, чтобы все даром.

- Хочу, - уныло согласился костлявый Фирсов, моментально подчистую умявший все со стола.

Букреев развалился в кресле и протянул пачку "Явы" Фирсову.

Складской, как ленивый сытый кот, прикрыл глаза и замолчал. Фирсов тянул сигаретный дым часто и глубоко.

- А хочешь жить так, как я? - спросил Букреев равнодушно, не открывая глаз.

- Да! - встрепенулся солдат. - Да! Да! Витек, как друга прошу - помоги! Выручи! Никогда не забуду! Родители в долгу не останутся! До гроба обязан буду!

- Есть возможность.

- Что надо сделать?

- А ничего, - заявил Букреев и приоткрыл один глаз.

Лицо Фирсова вытянулось и стало похоже на неспелый огурец.

Глаз медленно захлопнулся, и Букреев внезапно замурлыкал:

- Есть человечек. Тобой интересуется. Согласишься - окажешься в раю.

- Кто?

- Пока неважно. Главное - согласие.

- Согласен! - ни секунды не медлил Фирсов. - Согласен, Витек, согласен! Что я должен делать?

- Да ничего, - Букреев держал сигарету, картинно отставляя в сторону мизинец. - В баньку сходить, спинку человечеку потереть, массажик сделать. Короче, при бане будешь.

- Но я... я... я... не умею.

- Он научит, - промурлыкал Букреев и распахнул плотоядные глаза, облизывая ими измученного непростой солдатской жизнью земляка. - Подкормит тебя, отогреет. Мальчик ты - самый смак.

Шелковистая интонация медового голоса коконом обволакивала Фирсова. Последние бархатные нотки оформили смутные догадки в четкую, завершенную мысль.

Фирсову стало страшно. Ему показалось, что Букреев - это жирный паук, который разбросал вокруг свою паутину, а теперь тянет ее на себя, стараясь намертво захлестнуть ею Фирсова. О ребятах подобной ориентации он знал понаслышке, а столица просветила и в том, что даже Петр Ильич Чайковский относился к этой кодле. И вот сейчас один из нее сидел рядом, а другой - то ли прапорщик, то ли офицер - тянулся к нему, распахивая потные, мерзкие объятия.

Москвич понял, какой ценой ухватил место Букреев, и его начало мутить.

Солдат встал и попятился.

- Я... я... так не согласен... Я... я... не хочу.

Карамельные глазки Букреева вмиг затвердели, как эпоксидный клей, и налились яростью.

- А ты как хочешь? На халяву? Задарма? Не выйдет! - он вскочил из-за стола.

Фирсов опрометью бросился к дверям, рванул щеколду и выпрыгнул на улицу, залитую ярким светом. За спиной в черном проеме тяжело дышал Букреев.

- Скажешь кому - убьем, - пискнул он и тут же натянуто хихикнул. Смотри, не просчитайся, мальчонка.

Взъерошенный, с багровым лицом примчался в роту солдат. Он задыхался, на законные вопросы типа "где шлялся" выловившего его дедушки отвечал невпопад, за что, естественно, получил несколько крепких подзатыльников и пару законных ударов в печень.

Ловушка, в которую сам себя загнал Фирсов, захлопнулась. Как быть дальше -он не знал. Иногда казалось, что он попал в черный нескончаемый тоннель, где с одной стороны маячило сальное довольное рыло пидара Букреева, а с другой - торчали бесчисленные рожи сослуживцев под мерзким названием "воинский коллектив". Фирсов оказался в западне.

Вдобавок ко всему штормовым валом накатывались на часть боевые действия. Полк начал заниматься по семидневной программе. Думалось в моменты обучения солдату, что первые боевые окажутся для него и последними. И будет он так же валяться без движения у крылечка санитарной части, как тот парень, которого видел Фирсов пару недель назад. Тогда солдат оказался возле санчасти случайно: тащил мусор на свалку.

К модулю подкатил бронетранспортер. Был он припорошен пылью, словно мягким слоем серой ваты.

С машины соскочили солдаты. Откинулся боковой люк, и ребята принялись вытаскивать товарища, перетянутого бурыми бинтами.

Из санчасти выбежал врач, за ним - двое солдат с носилками. Медик подхватил болтающуюся руку, крепко сжал запястье, потом пальцем оттянул веко. Затем он выпрямился, отпрянул и кивнул на носилки. Паренька уложили на брезент. Над ним вновь склонился медик, скрестил безвольные руки раненого на груди, закрыл блестящий глаз и сказал: "Поздно. Умер он".

Невидимое от собственной яркости солнце бросало на землю лучи сильно и зло. В таком свете казались неестественными, точно были они вырезаны из жести, темно-зеленые кусты, чахлые тонкие деревца с редкими листьями, три ступеньки с облупившейся коричневой краской.

Возле ступеней - носилки. На них - ровесник Фирсова с белым застывшим лицом.

- Умер, - повторил врач приехавшему офицеру и махнул фельдшерам. - В "холодильник" его.

Носилки подняли с земли. Рука убитого, свесившись, сползла с груди. Пальцы покрыты засохшей корочкой крови, словно на кисть надели коричневую перчатку. Рука покачивалась в такт шагам. И показалось в тот момент Фирсову, что убитый не только машет ему на прощание, но и зовет за собой.

Офицер и трое солдат с бэтээра растерянно смотрели вслед.

- Надо было быстрее гнать, - сказал солдат со свалявшимися волосами. Это я виноват. Но ведь я постоянно думал, что ему будет больно, и поэтому скидывал скорость на поворотах.

- Не твоя вина. Моя, - ответил офицер и медленно стащил панаму с головы. - Это я виноват. Все тебе говорил, чтобы ты не бесился, не гнал, не то все мы в пропасть полетели бы к чертям собачьим.

- Я ему воды не давал, - неожиданно всхлипнул другой солдат, помоложе. - Толик глаза приоткроет, на меня смотрит и говорит: "Дай воды". А я вру, что кончилась она. Ведь нельзя воду давать, когда пули в брюхе! Меня Ходжаев предупреждал. Ходжа знает. Его с третьего курса мединститута выгнали. А Толик помолчит и снова просит: "Жжет все! Дай воды, все равно умру!" Я молчу, тряпку мокрую к его губам прикладываю, а Толян мне руку пальцами жмет. Больно так. Потом он открыл глаза, посмотрел, будто бы улыбнулся: "Все хорошо. Только мамку с батей жалко". И умер. Я знал, что он помер, только вам не хотел говорить. Думал, ошибаюсь.

- Никто не виноват, - сказал усталый доктор, закуривая. - Ранения смертельные. В этом случае даже лучше, если быстрее умирают: мучений меньше.

- Да, он так мучился, а я ему воды не давал, - еще сильнее всхлипнул солдат и опрометью бросился за бронетранспортер.

Фирсов увидел, как две змейки заскользили у него от глаз к подбородку. Солдат сел возле колеса и уткнулся лицом в колени.