Н Бомж - Мой Кент

- Мне считается очень важным предварительно осмотреть место действия, - сказал я, обливаясь потом под одеялом. - Это касается моей работы, и от этого в немалой степени зависит успех или провал всего дела.

- Подожди минуту, - заколебалась Кобра.

"Посоветоваться надо", - мысленно подсказал я ей и откинул одеяло, чтобы хоть немного отдышаться.

Минут через пять переговорное устройство под одеялом вновь ожило:

- Алло, Кент, - продолжала резко свистеть Кобра, называя перекресток улиц недалеко от Даниловского рынка.

- У меня еще вопрос, - не унимался я, - в каком качестве я буду находиться в этом дворе.

- Ты будешь находится на улице у своего мотоцикла. По нашему сигналу ты не спеша направишься во двор, таким образом, чтобы машина обогнала тебя.

- Цвет машины и номерные знаки.

- Сообщим, когда будешь на месте. У тебя все? - Кобра явно проявляла нетерпение.

- Еще один маленький пустяк, - решился я окончательно доканать Кобру, - а что если им вздумается и меня пристрелить так, на всякий случай, для полной гарантии.

- Ты тоже профессионал высокого класса, Кент, не мне тебя учить, если ты имеешь ввиду оружие, то у тебя наверняка с Афгана припрятана хорошо пристрелянная пушка.

Он прав, мерзавец, пушка есть. Хорошо спрятана и хорошо пристреляна. Дураков нет среди больших людей, по блату в их компанию не вотрешься, естественный отбор - выживает умнейший. - Тогда у меня все, - мне смертельно хотелось курить.

- До связи. Если что-нибудь непредвиденное - связь по инструкции. - В голосе Кобры явно чувствовалось облегчение. Надо бы, конечно, спросить каким образом они планируют передачу кейса, но немного подумав решил, что переговорное устройство обеспечивает постоянный контакт между нами.

Я съездил на Павелецкий вокзал, забрал рюкзак с кейсом под пристальным взглядом хмурого мента, неторопливо расхаживающего вдоль узких коридоров камеры хранения, на всякий случай оставил в ячейке полиэтиленовую сумку набитую газетами, зарезервировав тем самым за собой ячейку - в камеру хранения стояла внушительная очередь железнодорожных скитальцев.

Отвез все домой, немного перекусил, с удивлением рассматривая специально изготовленный для подобных целей рюкзак.

В сторону обращенную к спине был вшит тонкий пластик, а все остальные представляли собой поролон, обшитый брезентом. Кейс, большой как чемодан с закругленными углами, армированный металлом и оснащенный цифровыми замками, легко входил в рюкзак узкой стороной и закрывался клапаном так, что не было необходимости ни завязывать, ни застегивать, достаточно было защелкнуть одну-единственную металлическую кнопку. Рюкзак совершенно скрадывал форму кейса и удобно размещался на спине.

Затем я сходил в одно место, неподалеку, где находился тайник, извлек оттуда ПМ и вновь замаскировал тайник.

Вернувшись домой, я запер дверь на замок, чтобы Женька Баранов ненароком не зашел, неторопливо и тщательно протер ПМ от смазки привел все в порядок, сложил в полиэтиленовый пакет и спрятал в ящик гардероба.

Затем я занялся замками кейса. Мне не составило большого труда открыть их. Я засек время, которое потратил на их открывание - вышло на оба замка четыре с половиной минуты.

Теперь мне необходимо было сделать разрядку. Я вышел в коридор и подошел к двери комнаты Женьки Баранова, которая находилась напротив лестничной клетки и постучал.

Прозвучало "Да", полное гордого достоинства и французского прононса. Следовало соблюдать ритуал, и я как можно подобострастнее произнес:

- Можно?

- Да, конечно, - ответствовали с доброжелательной снисходительностью дворянина, ведущего родословную если уж не от Рюриков, то по крайней мере от Малюты Скуратова.

Я открыл дверь. Женька Баранов лежал на кровати, закинув одну руку за голову, а другой высоко держа раскрытую книгу. На носу красовались изящные очки со стеклами без оправы, крупные голубые глаза глядели на меня поверх очков вопросительно и недоверчиво.

- Баранкин, будь человеком, - обратился я к нему со страдальческим выражением лица.

- Что случилось, Вадик? - он сел на кровати, положив книгу и осторожно снимая очки.

- Убили, гады, брата Пантюху - выпить не с кем, - произнес я с горечью.

Его лицо расплылось в скабрезной улыбке, глаза превратились в узенькие щелочки.

- Сейчас снабдим, - двадцатипятирублевка в моей руке преисполнила его энтузиазмом строителя первых пятилеток.

- Вы помните? - Меня понесло.

Он насторожился, просовывая голову в рубашку, одновременно пытаясь надеть на босые ноги туфли с вельветовым верхом, изображая юного журавля в период брачной церемонии.

- Вы все конечно помните, - я погрозил ему указательным пальцем.

Он окончательно опешил, застыв в замысловатой позе.

Кивнув в сторону двери, я продолжал:

- Как я стоял приблизившись к стене.

Он не шевелился.

- Взволнованно ходили вы по комнате и что-то резкое в лицо бросали мне.

Наконец до него дошло, глаза вновь превратились в щелочки, деньги нашли кратковременное убежище в нагрудном кармане рубахи, спросив что брать, он уже катился вниз по лестнице, бормоча себе под нос: "Две бутылки коньяка и сухого, кто ж упомнит всего Пушкина...", а вдогонку ему неслось мстительное:

- Вы говорили, нам пора расстаться, что вам наскучила моя шальная жизнь...

На перекрестке было всего два жилых дома.

Каждый из них в виде буквы "Г" стоял одновременно на двух улицах.

В каждом из них было по шесть этажей, выносные лифты и по две двери в подъездах. Двери, выходящие на улицы, были заколочены наверное с тех пор, когда исчезло с лица земли многочисленное племя настоящих московских дворников.

В один из дворов можно было въехать с двух улиц, к тому же рядом с ним блистал современным дизайном новый девятиэтажный дом, создавая своим наличием архитектурный ансамбль со старым домом в виде буквы "П". Двор был большой, просторный, с многочисленными садовыми скамейками, столиками, похоже для игры в домино и сопутствующих ему мероприятий.

Другой дом не имел близких соседей, зато во дворе имелся огороженный остатками чугунной ограды прямоугольник, размерами почти во весь двор, оставляя место только для пешеходных асфальтированных дорожек, прямоугольник голой бесплодной земли без единой травинки с чахлыми невысокими и запыленными деревьями неизвестной мне породы. Садовых скамеек не было ни одной, лишь валялись два деревянных ящика. На одном из них сидело худосочное существо женского пола неопределенного возраста, неприязненно наблюдая за маленькой лохматой собачонкой, сосредоточенно исследующей лабиринты таинственных запахов.

Ближайший дом, не менее старый, отстоял метров на пятьдесят, почему-то отгородившись от углового высоким кирпичным оштукатуренным забором.