Н Бомж - Мой Кент

Сколько она себя помнит, они жили вдвоем с матерью. Мать работала то ли экономистом, то ли плановиком в каком-то учреждении, но обеспечены они были гораздо лучше, чем позволяла мизерная зарплата экономиста. Соседям и знакомым мать объясняла, что ее бывший муж, отец Люси, занимает очень значительную должность, чуть ли не в Совете Министров.

У них было все. Трехкомнатная, шикарно обставленная квартира, Жигуль с теплым кирпичным кооперативным гаражом неподалеку от дома, небольшая, но очень красивая дачка в ближнем Подмосковье.

Трех лет от роду маленькая Люся твердо знала, что если мама закрывается в своей комнате с дядей и если даже оттуда приглушенная музыка и какая-то загадочная возня, все равно Люсе было строго-настрого запрещено входить в мамину комнату. И Люся, иногда подолгу скучала одна, сидела тихонько в своей комнате, играя или перелистывая дорогие журналы и книжки, о которых большинство ее сверстников не могло и мечтать. Потом дядя крадучись уходил, стараясь производить как можно меньше шума на лестничной площадке, а мама после этого была с Люсей особенно приветлива и ласкова, подолгу читала ей интересные сказки и потакала всяческим капризам.

К двенадцати годам, когда маме было чуть меньше тридцати, Люся стала интересоваться причиной их материального благополучия, но мама всячески уходила от ответа.

Люсе не исполнилось и тринадцати лет, когда случилось то, что мама по-видимому спланировала заранее.

Сначала мама, несмотря на строжайшее табу, устроила так, что Люся, как бы невзначай, увидела то, чем занимается мама с мужчинами в своей комнате. Люсю удивило не то, что она увидела, она уже знала об этом от подруг и из заграничных иллюстрированных журналов, а то, что этим занимается именно ее серьезная и строгая мама, ее первый и основной источник познания окружающего мира, ее любимая, авторитетная мама.

Сначала Люся была потрясена, но мама вкрадчиво и ненавязчиво смогла убедить Люсю, что ничего страшного в ЭТОМ нет, что это обычное дело и что их материальное благополучие зиждется именно на этом, что в обычных семьях главы семейств тоже фактически платят своим женам за ЭТО, и т.д., и т.д.

Потом появился, как сказала мама, доктор, лет за сорок, пахнувший как парфюмерная фабрика. В присутствии мамы, он осмотрел ее, раздетую догола, дал выпить какую-то безвкусную жидкость, от которой Люся почувствовала небольшое головокружение, легкость и полную раскованность. Потом "доктор" слюняво целовал ее едва наметившиеся груди, ласкал и целовал гениталии, и наконец все ЭТО произошло втроем на кровати под ласковое воркование и с участием мамы.

Некоторое время спустя, периодически появлявшегося "дядю", Люся с мамой уже обслуживали вдвоем. Особого удовольствия это Люсе не доставляло. На место постепенно ушедшей эйфории познания запретного, пришла, поглотившая Люсю целиком, лютая ненависть к матери.

Она не покидала ее ни днем, ни ночью, и Люся решила, как только представится возможность, уйти от нее.

Такая возможность представилась примерно через полгода, когда Люсе удалось познакомиться с человеком лет под шестьдесят, без ведома матери. Он привел ее в однокомнатную квартиру, которая то ли принадлежала ему, то ли он ее снимал, и Люся сказала, что хотела бы остаться в ней насовсем, чем повергла его в неописуемое замешательство.

Он было начал ее уговаривать, но ее горючие слезы и настойчивость заставили его мучительно задуматься.

Он поверил ей. Поверил, что она ненавидит мать и понял почему. Поверил и понял, что это не временный каприз избалованной девчонки, и взвалил на себя эту непосильную и, в известной степени опасную, обузу. Несколько дней она провела в этой квартире.

Убеленный сединами поклонник "клубнички" предложил ей переехать в другой город, так как мать ее разыскивала, но Люся наотрез отказалась.

Она ласкала и ублажала своего незадачливого любовника всеми известными ей от матери способами, и наконец он сдался.

Он, или кто-то по его поручению, позвонил Люсиной маме и предложил ей прекратить поиски и всякие попытки вернуть дочь домой, в противном случае звонивший приложит максимум усилий, чтобы Люсина мама предстала перед судом за растление малолетней, и что процесс будет громкий, скандальный и освещаться прессой.

Проблем с матерью больше не было. Преданный покровитель перевел на нее квартиру и оформил прописку, своей любовью особо не докучал, предоставляя ей полную инициативу в столь щекотливом для его возраста деле.

Он предупредил, чтобы она ни в коем случае не устраивала в квартире никаких вечеринок и сборищ, но это предупреждение было излишним, рано повзрослевшую Люсю эти игры не интересовали.

- Ну что, сэр Ланселот, вы довольны моей исповедью? - она раздавила в маленькой фаянсовой салатнице, заменявшей мне пепельницу, американскую сигарету, запах дыма которой напоминал мне запах Кашгарской анаши, - или последует тривиальное "а что дальше"?

- Ладно, уж не буду тебя больше мучать, договор был о самом ПЕРВОМ разе. Теперь моя очередь.

- Вообще-то я не любопытна. Может именно благодаря этому я имею эту хорошо оплачиваемую работу. Отсутствие любопытства оплачивается зарплатой, равной зарплате ректора нашего института.

- Ты еще и учишься?! - с искренним изумлением спросил я.

- Да, в медицинском, - явно наслаждаясь моим изумлением ответила она, - и что еще более удивительно, несмотря на то, что перешла на четвертый курс, не имею ни одного хвоста!

- Вот это невеста! Мечта.

- Да уж, специально из кожи лезу, чтобы таскаться с авоськами по магазинам, торчать у кухонной плиты и стирать носки с запахом Пошехонского сыра.

Она наконец сделала мне укол, распаковав новый шприц.

За окном уже занимался рассвет.

Под впечатлением Люсиной исповеди передо мной возникла моя НЕЖНАЯ ПЕРВАЯ ЭЛЬЗА, и с ее образом я провалился в сон.

Когда я проснулся был уже день и сквозь опущенные шторы пробивались лучи солнца. От ночной феи остался слабый аромат французских духов.

Я встал, опираясь на левую руку, подошел слегка шатаясь к окну и отодвинул шторы. За окном ослепительно сияло солнце и было все так, как полагается во второй половине мая.

Открыв свой крошечный холодильник я с некоторым трудом сделал пару бутербродов с маслом и колбасой, поставил чайник на электроплитку - на кухню идти не хотелось, там обязательно кто-нибудь ошивается, общежитие есть общежитие, хоть и семейное, в восьми комнатах двадцать один человек не считая Женьки Баранова.

Пришел вчерашний доктор, среднего роста, лет тридцати двух, с короткой стрижкой, в джинсовом костюме и дорогих фирменных кроссовках. Его сопровождали большой армированный металлом кейс с хитроумными замками и та же пожилая медсестра, лицо которой выражало тысячелетнюю мировую скорбь по всем ходящим путями неправедными.