Марина Бонч-Осмоловская - Рождественский романс

"Все из-за этого объединения! Сколько денег вбухали в Восточные земли, а ведь коту под хвост! - Ганс, хмурый, как туча, думал о том, сколько платит он сам и всякий немец с каждой получки на восстановление. - Из-за них и марка падает... - Не мог Ганс привыкнуть к евро: - Марка - старые, солидные деньги, на них были хорошие немецкие лица... А эти евро? - годятся каким-нибудь итальянцам, французам... нет у них своего лица! Все становится хуже... - горевал Ганс, - беспорядок появился, даже с дорогами. Вот и карту испортили..." - он в отчаянии разглядывал сиротливо заметенные кучи, на которых никто не копошился, никто не строил...

Деваться некуда. Дороги нет. Надо ехать назад и там пробираться по новому плану. Это Ганса скосило - он почувствовал, что невыносимо голоден. И то подумать: около двух часов прошло, а он еще не закусил! Когда они семьей путешествовали в Кельн, их за три часа высаживали три раза - заморить червячка.

Ганс зашел в кафе. Турецкое кафе, и за стойкой турки. Ганс весь подобрался. Но дешево... Их донеры с кебабами он есть не будет. Ему принесли жареных сосисок и глубокую мисочку горчицы. "А это обученные турки, подумал Ганс, осмотрев количество горчицы, потом настороженно оглядел двух парней, весело болтающих за прилавком. - Еще на турецком говорят..." Один из них что-то жарил, другой говорил, руками размахивал. Вообще-то Ганс ничего против иностранцев не имеет, у него их полный дом, сорок квартир гостиничного типа. Но там другие иностранцы... там знакомые, Ганс к ним привык. А эти - настоящие иностранцы. Особенно они отца донимают и всех старших: тетушек, дядюшек. Ганс отвел глаза и слегка повернулся на стуле в другую сторону. А молодежь, племянники, думал он, легче это переносят. Хотя Ганс, когда мальчишкой был, тоже терпимо относился, а с возрастом ему стало труднее. Отец ворчал: пускают в страну всех без разбору, они не могут найти работу и садятся нам на шею. А Герхард думает, что надо делать, как англичане и американцы: брать только специалистов, чтобы они не учились за немецкий счет, а одну прибыль стране приносили. Отец с ним не согласен. Он специалистов боится: кто же, говорит, даст иностранцам хорошую работу - ведь они у немцев хлеб отобьют! А Герхард считает, что от этого только дело страдает: эмигранты на самом дне социальной лестницы торчат, а мы на них за это злимся. Но как бы то ни было, иностранцам редко дают хорошую работу, выходит, как отец говорит. Так, как все считают.

А если правде в глаза посмотреть, то эмиграция никому не нравится, все это - выдумки правительства, до добра страну не доведет. "Вот Риту взять она считается немкой, - Ганс обиженно вспомнил мысль, которую он обдумывал несколько месяцев. - Но ведь она не настоящая немка и говорит с акцентом - а как быстро немецкий паспорт получила!" Гансу надоело слушать эту турецкую речь, а сосиски он доел. Он заплатил и отправился в сторону автобана.

Через полчаса он обогнал машину, водитель стоял рядом и, отвернувшись от дороги, писал на обочине. Через пару километров - второй. Ганс подумал, что и ему надо, остановил машину и занялся делом, слегка отвернувшись от потока машин. Это было вовремя, потому что скоро он влетел в обширную пробку и проторчал в ней час двадцать. Нервно поглядывая на часы, Ганс вспомнил, как один жилец, вернувшись из отпуска, ругал пробки на немецких автобанах. Ганс тогда сказал: "У ремонтников - свой порядок". А тот знай заладил: "Порядок один - обеспечь свободный проезд!" Ганс сразу увидел, что тот понять не может всех деталей, и не ответил ему. Он давно заметил, что у иностранцев все какое-то облегченное, что ли... Они до самого нутра дела дойти не могут. Он даже спорить не стал с этим жильцом, потому что объяснить это нельзя, но каждый немец без слов понимает: во всяком деле есть особый порядок, его только надо знать. И дневной ремонт на автобане - часть какого-то плана, от этих иностранцев скрытого. Надо все точно в своей голове строить, как леса строительные красиво стоят. Даже если на них дом не насажен, все равно уже в них самих все имеется. А голова иностранца... это то, о чем даже думать не хочется...

Пробка подвинулась к автозаправке, где Ганс решил переждать, а заодно выпить кофе, не теряя напрасно времени, а еще через час он проскочил мимо дорожного знака: голубой круг со звездочками - так он познакомился с бельгийской границей. Здесь дорога переменилась. На покрытии больше не появлялись заплаты, линии не были заужены и перекрашены, а главное, повороты на шоссе были так длинны и мягки, что Ганс почувствовал: на этих зигзагах он, скорее всего, не вылетит в придорожные кусты. Он отмяк, и последний час пути прошел незаметно. Уже вечером, дома, Ганс вспомнил, что ни разу не заблудился в этом совсем чужом ему государстве. "В общем, у них там тоже неплохие дороги", - решил он.

На бельгийской стороне было разбросано много деревень. В одних жили только французы, в других только фламандцы, ближе к немецкой земле гнездились немецкие поселения. Все знаки в этом районе были на трех языках, но если дорога вела во французскую деревню, фламандские и немецкие надписи на указателе были замазаны краской из баллончика, и наоборот.

Ганс проехал французский поселок, дальше появились немецкие надписи они легко вывели его в нужное место. В этом, немецком Хорсте, дома были такие, как в городе у Ганса, указатели, названия магазинов на немецком - все знакомо и понятно. "Совсем не так, как у французов, - подумал Ганс. - Там поневоле чувствуешь, какое все чужое".

Перед ним открылся автосалон. Немец-дилер, которого Ганс нашел в конторе, его не разочаровал. Вся его стать и ухватки были Гансу очень близки, лицо доброжелательное, щетина на месте. Рита пробовала бороться и с Гансовой щетиной, но он ей объяснил: если человек не брит, значит, у него дела идут настолько хорошо, что можно уже и не бриться.

Ганс вышел из конторы во двор автомобильного салона и увидел машину, Мерседес. Желтого цвета. Она стояла среди других моделей, но не было ей равных. Ганс подошел поближе. Его взгляд скользил по ее бокам, и он чувствовал, что неприятности сегодняшнего дня, тревоги и усталость остались позади, не имеют никакой власти над ним, смотрящим на ее совершенное тело. Эти взволнованные линии обегали округлости колес, как безупречной формы женскую грудь, бежали по спинке, по капоту, наполняя радость нескромных глаз волшебной линией желанного тела. Взгляд Ганса скользнул с ее ног на лицо, на торжественную, гордую сетку решетки и два больших глаза передних фар. Он открыл дверь и, дрожа, сел за руль. Повернул ключ - тихо заворчал мотор. Зажглись мягким светом приборы, как дальние огни в темной траве, притягивая своим загадочным мерцанием. Ганс положил обе руки на руль. Его взволновала мягкая форма руля с выемками для пальцев. Она сразу слилась с его руками, с ним, она позвала его, и он нажал газ. Мотор заурчал сильнее, как кошка, когда она, вытянув хвост и выгибая длинную спину, начинает свой прекрасный шаг...