Александр Браудо - Очерки и воспоминания

Все его невзгоды, которых было не мало, переставали для него существовать, отошли на второй план". А. И. сформировал тогда небольшой Комитет, который принял на себя заботу о нуждающейся интеллигенции. Он напрягал остаток своих сил на то, чтобы раздобыть нужные для этого средства, и занимался этим делом, щедро расточая свои слабые силы, до последнего дня.

В 1924 году Александр Исаевич получил библиотечную командировку в Западную Европу. За время войны и революции Публичная библиотека была отрезана от Запада, и А. И. все мечтал о том, как бы восстановить контакт с Европой и начать снова получать европейские издания. Когда я в 1919 году уезжала в Лондон, он просил меня помочь ему в этом отношении. Он несколько раз писал мне, прося сговориться с редакциями русско-еврейских журналов заграницей, чтобы они посылали свои издания в Публичную Библиотеку. 5-го июля 1924 г. А. И., вместе с Любовью Ильинишной и со своим сыном, выехали из Петрограда и направились в Берлин. Случилось так, что как раз в эти дни я тоже попала в Берлин и в одно прекрасное утро узнала по телефону от Я. Г. Фрумкина, что Браудо прибыли и скоро будут у Веры Владимировны Брамсон (Л. М. Брамсон был тогда в Америке).

Я поспешила туда в указанный час и, увидев их, с трудом справилась с {143} овладевшим мною чувством ужаса. Предо мною был старик с потускневшим взглядом и провалившимися щеками; в поношенном костюме, в истоптанной обуви, исхудавши наполовину против того, как я оставила его в Москве в 1919 г. Мы все были так взволнованы, что не могли говорить. Совестно было в их присутствии чувствовать в себе еще достаточно физических сил. Я сидела с ними недолго и убежала, пообещав еще раз встретиться в тот же день. У всех наших друзей в то время только и было на устах: "Александр Исаевич!".

С ним как бы вернулся центр нашей петроградской жизни, было вокруг кого объединиться, было у кого расспросить о той жизни, которая была так близка. На кого еще можно было так положиться, от кого как не от Александра Исаевича можно было услышать слово правды?

Сам он был до такой степени взволнован и так остро ощущал свой "последний приезд в Европу", что мне жутко становилось при чтении его писем, который он довольно часто присылал мне за те четыре месяца, которые провел в Европе.

В первом письме, которое я получила от него 18 июля из Берлина он писал: "Я все еще не пришел в себя и не могу еще обрести душевного спокойствия. Да и обрету ли вообще? Mне так много нужно сделать за этот последний, по всей вероятности, приезд сюда, что у меня идет кругом голова, и я совершенно не могу еще справиться со своими заботами". А забот у него, действительно, было не мало. Он решил в интересах Публичной Библиотеки посетить и познакомиться с управлением всех крупнейших европейских библиотек и посетить Берлин, Вену, Париж и Лондон, а также целый ряд крупных книжных центров для установления контакта по снабжению европейскими изданиями. Одной этой работы, требовавшей большого напряжения духовных и физических сил, было бы достаточно для ослабевшего до крайности организма Александра Исаевича. Но это было только незначительной частью его работы. Все его душевные силы были направлены на то, чтобы раздобыть средства для организации помощи нуждающимся петроградцам. Без этого он не мог вернуться домой. И он писал мне в сентябре из Вены:

"Только что получил Ваше письмо. Чек я получил {144} (это был чек из Еврейского Комитета Помощи Жертвам Войны в Лондоне) и страшно ему обрадовался. Переведу его в Poccию. С тем, что мы собрали в Берлине, мы обеспечим помощь особо нуждающимся интеллигентам на 4 месяца в том размере, весьма экономном, в котором мы ее оказывали до сих пор. Но ведь 4 месяца это только 1/3 года. Моя мечта - обеспечить эту помощь на год с тем, чтобы те, кто поедут в следующем году, сделали то же самое. Приходится, значит, ловить по Европе всех тех, от кого можно ожидать помощи. Вот я и ловлю.

А между тем с этой ловлей перекрещивается библиотечная работа, которая увлекает меня все больше и больше, и как никак есть тоже необходимость полечиться и отдохнуть." Далее следует сообщение о том, что он должен повидать одного человека в Вене, другого в Париже и третьего в Брюсселе, и что вследствие этого его библиотечные поездки в Штуттгарт и Франкфурт придется совершить уже после лечения. Тут же он меня просит телеграфировать ему, если я узнаю, где находится г. Г. из Нью-Йорка. Ему необходимо его повидать.

Но вот он наконец попал во Францию, где он должен был полечиться и отдохнуть. Он поселился на время в Шатель-Гюион и писал оттуда длинные письма по поводу предстоящего приезда в Лондон. Он обдумывает свою поездку, чтобы в короткий срок успеть по возможности больше; спрашивает о том, как проникнуть в святая святых Британского Музея, чтобы познакомиться с деталями библиотечной администрации, просит выписать ему библиотечный журнал и т. д., и т. д. В том же письме он мне сообщал, что подготовлял план работы по "Истории борьбы за эмансипацию русских евреев".

"Я уже с целым рядом лиц переговорил, замечал он, и я имею надежду, что это дело наладится (о материальной части я не говорил еще ни с кем". Он собирается работать над этим по возвращении в Россию.

Дождались мы и его приезда в Лондон. И здесь я видала его в течение почти двух недель изо дня в день. Он жил у нас в Гэмстэде, и я старалась все время сопровождать его в его разъездах по городу, чтобы облегчить ему передвижение по подземной дороге и нахождение нужных {145} адресов. Когда мы поднялись с ним на второй этаж Британского Музея, и он увидел ценные книги в шкафах за стеклом, он был тронут до слез: "Мы об этом можем только мечтать". Он не мог пробыть все две недели в Лондоне без перерыва, ему надо было ехать на два дня в Брюссель повидать одного из тех, кого он "ловил по Европе" и, не долго думая, в плохую ноябрьскую погоду, он поднялся и уехал.

Из Брюсселя он писал, что переезд был очень тяжел, но что он отдохнул и едет обратно в Лондон. Больно было видеть его, когда он вернулся. Хотя к нему быстро вернулся прежний вид красивого русского европейца, глаза его остались тми же тусклыми и усталыми, как в день приезда в Берлин. Он не только не отдохнул, но с трудом передвигался. На улице мы останавливались по его просьбе, чтобы он мог перевести дыхание. Он при этом шутил, но я видела как трудно ему было справиться с болью в сердце.

В день смерти (то была суббота 8-го ноября), он утро провел в Британском Музее и вернулся домой к чаю в 4 часа. Мы сидели у камина, и он обсуждал с Давидом Ефимовичем, моим мужем, вопрос о том, какие шаги можно было бы предпринять, чтобы получить субсидию в фонде Карнеги для составления общего каталога всех Российских библиотек. По его предположению, составление такого каталога продолжалось бы лет двадцать, но это было бы таким большим делом!.. Какой бы это был ценный вклад в русское библиотечное дело, он был бы так счастлив, если б ему привелось взяться за это дело...