Алексей Алехин - Московское время

Дернулся. Остановился. Все равно.

Гражданин, документики ваши.

Дух переводит. Красный весь, потный, как рак. А ведь день правда жаркий. Господи, есть-то как хочется.

Машинально рукой в нагрудный карман. Бумажка. Бумажку ему протягиваю. Зачем протягиваю? Это ж тот самый клочок газетный.

Гоняться тут за тобой полдня по жарище. Давай сюда.

Издеваешься, сука?!

Кулачище мелькнул только. Ой, висок. Висо...

Головой дернулся, затылок о железную трубу. Она, оказывается, тут и тогда торчала...

Фомин сел на кровати. Потряс звенящей в ушах головой. Услышал: будильник тикает. Нашарил на столике очки.

Да я ведь дома опять! Дома!

Но это не сон был, нет. Не сон.

Маша спит, волосы по руке рассыпались.

Воды глотнуть. Халат. Тапки.

В прихожей тихо.

Дверь в детскую приотворена. Кошка, наверное. Так, почти не скрипнула.

Андрюшка спит, одеяло в ногах.

А вот и карта на стене. Зажигалка в кармане. Чирк.

Господи, вот оно. На поле справа. Резинкой стерто, но видно. Милые мои Машень...

Зажигалка начала жечь пальцы, и Фомин отпустил педальку. Огонек погас, но он все продолжал ошеломленно всматриваться, будто мог видеть в темноте, в полустертые каракули на пожелтевшем поле карты звездного неба - приложении к "Популярной астрономии" Камилла Фламмариона 1912 года издания.

И вдруг вздрогнул, услышав из темноты, будто из зеркала идущий, страшный, с хрипотцой, голос: "Издеваешься, сука! Гоняйся тут за тобой!..".

Он обернулся и не увидел никого.

И в тот же миг страшный удар обрушился ему в висок. А в следующее мгновение мотнувшаяся назад голова треснулась о вертикальную трубу батареи. Там, в затылке, что-то хрустнуло, обожгло, и все пропало.

- Убил ты его, никак, дядя Вась! - молодой наклонился над неряшливо свалившимся на мостовую телом.

Очки валялись рядом, треснув в правом стекле. Грузный краснощекий в белом наклонился над лежащим, потрогал на лице веко. Выпрямился.

- Ничего, - не совсем уверенно произнес. - Ты подтвердишь. Без документов. Сопротивление оказывал. При попытке.

Над головой у них во втором этаже открылось окно, мелькнула рыжая детская голова, и окно со звоном захлопнулось.

Вокруг, на некотором отдалении, уже начал собираться народ.

Натюрморт со спаржей. Конец 70-х

В бывшем барском особняке, выстроенном сумасшедшим миллионером накануне революции, поселился культурно-молодежный клуб для связей с зарубежными сверстниками.

У подъезда с витыми чугунными столбиками теперь часто стоит лягушачьего вида спортивный автомобиль молодого председателя, героя зимних олимпиад.

Из парадных и малых залов, из спален и кабинетов со стрельчатыми окнами, полированным дубом пудовых дверей и каминами змеисто-зеленого мрамора выкинули прежнюю мебель, изготовленную по эскизам, хранящимся ныне в одной из лондонских галерей.

Вместо нее расставили вертящиеся финские кресла, голубые сейфы с беззвучными замками и емкие служебные столы на тонких никелированных ногах.

В помещения, получившиеся нарядными и солидными, въехали освеженные утренними бассейнами выпускники хороших вузов - правнуки тех самых солдатиков, что зимой восемнадцатого увезли вконец рехнувшегося хозяина неизвестно куда, а может, и его прислуги, разбежавшейся в тот год из опустелого особняка по родным деревням и подивившей земляков прихваченными впопыхах кружевными платьями, пепельницами в виде голых бронзовых девиц с блюдом на голове, золочеными часами и иными городскими вещицами.

Так вот, на пороге одного из этих кабинетов, оборудованного в бывшей туалетной миллионера, где сохранилась даже серебряная люстра, изображающая рыцарский шлем, и украшенного, помимо прочего, новенькой картой пронизанного кровеносными сосудами сапога на стене, и застрял, держась за бронзовую ручку тяжелой двери, одинокий посетитель.

Мужчина лет пятидесяти, похожий больше на пыльную птицу, но, как явствовало из анкеты, худред в небольшом издательстве и даже пейзажист, чьи офорты иногда попадаются на выставках, по совпадению же - внук дореволюционного адвоката и актера-любителя, читавшего раз в молодости горьковского "Человека" в большой гостиной здешнего особняка, о чем внук, правда, не подозревал.

Анкету на типографском бланке, заполненном крупным, почти печатным почерком, он держал в руке, но попал не вовремя. Молодые люди, обитавшие в кабинете, заняты были веселым делом приготовления полуденного завтрака. На подносе стояла уже тарелочка с сыром, в фарфоровой розетке теснились оливки, и был нарезан тончайшими ломтиками необыкновенно вытянутый батон. И один, стоя в глубине комнаты у широкого подоконника, за деревянную ручку держал над крошечной электроплиткой бронзовую чашечку, распространявшую изумительный кофейный аромат. Благодаря зачесанным назад волосам и похожим на пенсне новомодным очкам в тонкой металлической оправе, он как раз напоминал дореволюционного адвоката, только начавшего практику. Второй же, стриженный ежиком, круглолицый, хлопотал у небольшого столика перед дверью. Он даже снял и повесил на спинку кресла пиджак и закатал рукава серой, как свежее осеннее небо, сорочки, и воротник расстегнул, ослабив галстук с вколотой в него маленькой литой латинской литерой "F", не то "R". Он приготовился резать на толстой дощечке какой-то ошпаренный кипятком и оттого обмякший, продолговато-растрепанный, вроде растительного кальмара, овощ. Спаржа, догадался посетитель.

В руке у круглолицего, как дирижерская палочка, замер блестящий нож.

Обратив вопросительный правый глаз к вошедшему, другой, с приподнятой бровью, веселый, он еще устремлял на занятого варкой кофе товарища, произносившего как раз нечто вроде: "В Мантуе ее еще готовят так...".

Да, визит оказался совсем неуместным.

За уходящим вверх окном сиял на редкость солнечный день. Принявший стрельчатую форму золотой поток вливался в комнату, высвечивая ладные фигуры, в которые, благодаря бассейну, еще не внесли приметного изъяна нарождающиеся брюшки. В этих двоих, вызывая приятную зависть, все дышало молодым и уверенным счастьем. Радостно блестели разноцветные скрепки в чисто отмытой пепельнице-блюде на голове у обнаженного бронзового юноши. Изысканным пятном светился на кресле дивного кроя пиджак из необыкновенной ткани, весь словно осыпанный серебристой пыльцой. А на груди у стриженого вспыхнула попавшая при случайном движении в солнечную струйку и не успела погаснуть золотая литера на синей полоске галстука. Из множества живописных мелочей складывалась столь завершенная картина, что ее немыслимо было нарушить.

И приготовленный вопрос сам собой, как усыпленный эфиром мотылек, угас на губах вошедшего было посетителя.