Семен Бронин - История моей матери

Это было серьезнее. Яков пропустил мимо ушей нелепый навет относительно вербовки, но и без нее имевший место в действительности факт мог сыграть с ним злую шутку. В двадцатом году в его голосовании не было ничего предосудительного, позже, во время чисток поздних двадцатых, оно рассматривалось заново и уже иначе: в свете происшедших затем событий. Он получил тогда за него "на вид" - без внесения в учетную карточку, но, как оказалось, с занесением в другие, более опасные, списки.

- В двадцать восьмом году этот вопрос уже разбирался,- вкрадчиво сказал он: чувствуя здесь свою уязвимость.- Я дал исчерпывающие показания и изложил все на бумаге.

- Это я знаю,- согласился он: читал, видимо, покаянное заявление Якова.- Там много всего: и связи, и кто был во фракции. До войны тебя бы за это запросто расстреляли. А где ты был в это время?

- В Шанхае,- гордо отвечал Яков: это был славный период его жизни, и он намеревался сделать его главной линией обороны. Но и здесь он попал впросак - все оказалось иначе.

- Вот,- назидательно протянул следователь: он все еще вел себя запанибрата и, хоть и "тыкал", что было не очень прилично, учитывая разницу в их возрасте, но глядел миролюбиво и снисходительно - это была первая ступень допроса, прощупывание арестованного, и он не выходил из роли беззлобного наблюдателя.- Думал сбежать от нас туда?.. Мы как раз о Шанхае с тобой говорить и будем. Непонятно нам - и мне вот тоже - как это ты три года там в тюрьме прожил и назад целым вернулся? Не завербовали тебя там, часом? Или ты туда уже двойным агентом отправился?..

На этот раз подозрение в вербовке возымело свое действие: кровь отлила от лица Якова, потом прилила вдвое. Он был взбешен и метнул яростный взгляд на обидчика.

- Это же все голословные обвинения! - проговорил он прерывающимся голосом.- Нужны доказательства...- и примолк: у него перехватило дыхание.

Следователь все увидел и услышал: и ярость во взгляде, и злобную дробность дыхания. Он не любил таких субъектов и считал их полоумными. Самому ему было совершенно ясно, что против лома нет приема и что если советская власть говорит тебе, что ты шпион и вредитель, надо с ней соглашаться - все равно настоит на своем и тебя сломит. Людей, легко подписывающих самые чудовищные обвинения, он едва ли не уважал: так любят в России тех, кто, не дорожа положением, репутацией и самой своей жизнью, с легкостью мечет на орла и решку. Сейчас он вздохнул, встал, снял с себя ремни портупеи, повесил их на спинку стула. В комнате было жарко, он расстегнулся, но дело было не в этом: он повесил их с особой аккуратностью и с оглядкой на заключенного: пугливые в таких случаях вздрагивали, боясь экзекуции. Яков и бровью не повел: в бешенстве он не чувствовал боли и побоев не боялся. Наблюдательный капитан разглядел и это, помешкал, снова перевесил ремни - уже проще и как бы опровергая недавний замысел. С Яковом надо было вести иную войну, давить его морально, а не физически. Следователь умел и это, но это было ему в тягость: он и вправду был шалопай и хотел скорее сбыть дело с рук: за это его, собственно, и ценили.

- Доказательства есть,- медленно, врастяжку возразил он, прохаживаясь взад-вперед по другую сторону от стола.- Доказательства всегда найдутся...-и рывком вернулся на свое место, угрожающе избычился.- Почему провалились те, кто хотел помочь тебе?.. Почему во Франции ребята, которые организовывали тебе легенду, тоже чуть не попались?.. Потому что ты их заранее выдал? Ты ж знал, к какой деревне тебя приписать хотели?..

Парадокс заключался в том, что те двое, что пытались устроить запись в эльзасской приходской книге, давно были в заключении,- не во Франции, а в Советском Союзе, куда их срочно вызвали для доклада. Адам Львович Шипов, например, уже больше десяти лет был под Норильском - но этого ни Яков, ни капитан не знали.

- Если б я их выдал, они б не ушли,- съязвил Яков, но капитан, не слушая его, загремел дальше:

- А паспорта зачем с собой прихватили?! - Он шел по восходящей линии: у него, несомненно, было в распоряжении служебное разведупровское дело Якова, и он широко им пользовался.- Чтоб скомпрометировать советское консульство?! Для чего еще с собой их брать?

Яков еще раз проклял тот день и час, когда позарился на красивые иностранные обложки.

- Чтобы сделать копии,- угрюмо отвечал он.- У нас было неспокойно, многим угрожал арест, и надо было заранее позаботиться о людях.

- Заранее позаботиться! И как же вы хотели сделать эти копии?

- Дома вручную,- солгал тот: пошел на этот раз против партийной дисциплины: чтоб не навесили еще и связь с бывшим белогвардейцем.

- Ты и это умеешь?.. Мы ж все проверим,- подпустил туману тот.- Китайцы помогут. У них в руках архивы контрразведки.

"Жди, помогут они тебе. Отдадут архивы",- подумал Яков, лучше его знакомый с коварством и прижимистостью китайских братьев, но вслух только сказал:

- Проверяйте.

- Так на это время уйдет,- не согласился капитан, чувствуя, что тот чего-то не договаривает.- Меня б больше устроило, если б мы как-то иначе поладили. Ладно. Подпишитесь пока под сегодняшним допросом, и хватит. Это пустые формальности. Я наведу справки. Может, они и вправду окажутся в вашу пользу...

Яков начал читать протокол. В нем было черным по белому написано, что он был завербован англичанами еще в двадцатом году и что в Германии и Китае работал двойным агентом.

- Я это подписывать не буду,- хладнокровно сказал он и положил на стол ручку.

На этот раз сорвался следователь:

- Подпишешь, сука! И не такие подписывали! Думаешь пересрать нас своим еврейским гонором?! А мы тебя русским хапком задавим! От тебя мокрого места не останется! Будешь еще в моих ногах ползать, сапоги мне лизать, чтоб я тебе приговор смягчил!.. Тебе ж вышка светит, морда жидовская!..

Это был сознательный расчет, провокация, нацеленная на то, чтобы унизить и подавить строптивого полковника,- хотя и соединенная с личным антисемитизмом следователя. Яков вспомнил тут Прокофьева, который не в пример капитану, готовя смертный приговор, был корректен и почти изысканно вежлив. Впрочем, у них было и общее: оба не любили евреев. Яков на это не оскорбился: брань подобного рода его не горячила, а скорей остужала - сказал только:

- Если вы будете продолжать в том же духе, я напишу жалобу, что вы оскорбляете мои национальные чувства, и потребую вашего отвода.

- И меня тут же сымут с работы! - ухмыльнулся тот.

- Я не настолько наивен,- благоразумно сказал Яков.- Но жалобы никому еще добра не принесли. Они же в личных делах остаются.

- А евреи к власти могут прийти? - поддел его тот, на что Яков пожал плечами:

- Это вряд ли: так вопрос не стоит, но если захотят с вами расстаться, могут воспользоваться и этим.