Семен Бронин - История моей матери

- Из-за чего? - поинтересовался тот, но Дуке, не желая поощрять излишнее любопытство, приступил к делу, начал читать присланный документ:

- "Полный неуспех Пятнадцатой Международной недели молодежи сентября 1929 года является следствием непонимания актуальных задач, вытекающих из нынешней политической ситуации..."

- "Непонимания",- негнущимся, жестяным голосом подчеркнул Ив: будто ногтем провел под памятным текстом.

- Ну да, непонимания.- Дуке и не думал уступать ему.- "Существенными моментами этой ситуации являются: первое - ведение необъявленной войны против Советского Союза. Второе - тра-та-та... Третье - тра-та-та... Четвертое..." Надо, наверно, обсудить каждый пункт в отдельности.

- А что обсуждать? - возразил Ив.- Сказали как выстрелили. Не в бровь, а в глаз! - И огляделся всезнайкой: - Как они по социалистам проехались? Слушать - любо-дорого. Дальше читай.- Он и здесь распоряжался: совсем как в Стене. Такая уж у него была натура: везде искал первенства - даже ценой собственного унижения.

- "Неуспех проводимых мероприятий,- продолжил Дуке чтение под напором представителя из Федерации,- слабое участие в них, скудное число манифестантов, идущих под жизненно важными лозунгами антимилитаризма и антиколониализма, являются прежде всего следствием апатии руководителей, вызывающей растущее недовольство рядовых членов Компартии и Коммунистической молодежи Франции..."- Он вздохнул и поглядел на Рене с упреком: - И до тебя, мадемуазель, добрались.

- Вот тут-то собака и зарыта! - воскликнул Ив.- Надо срочно менять стиль руководства! Иначе рядовые члены нас не поймут и сами все изменят.

- Откуда они, эти рядовые члены? - проворчал Дуке.- Никто идти не хочет. Слишком стремно. Вчера еще одного взяли - за что? "Авангард" распространял возле фабрики лайки - в Стене вашем. Кому это нужно?

- Это взгляды твои вредные! - предостерег Ив.- Напрасно ты так думаешь. Найдутся и посмелее и поумнее нашего. Их много ходит - только ты о них не знаешь,- и оглянулся так, будто эти неведомые никому низы партии бродили рядом - совсем как призраки из манифеста.

Дуке проследил за его взглядом: откуда, мол, новая угроза, затем успокоился: у него были крепкие нервы.

- Ладно. Еще обсудим это. Сейчас давай с Рене поговорим и отпустим ее. Надо, Рене, делать что-то. Иначе труба нам обоим. Видишь, как вопрос ставится? - и поглядел в конец бумаги: - Через неделю надо отчитаться за проделанную работу.

- А что нужно? - спросила она.

- Да что хочешь, только чтоб в плане международного антиимпериализма. А что именно, шут его знает.

- Можно шествие устроить с фонариками.- Барбю слишком долго молчал, и язык его чесался поэтому.- Мы такие фонарики делали...- Он поглядел выразительно, поскольку слова его не произвели должного впечатления.- Берете бумагу - желательно потоньше, натираете ее жиром или, лучше, воском, чтоб стала прозрачной. Делаете из нее кубики, внутрь помещаете свечку - она светится через бумагу. Когда много людей движется, прохожие останавливаются - до того красиво. Запоминается. У нас не одна манифестация так прошла - до сих пор вспоминают. Я недавно был - люди спрашивают, когда снова будет.

- Важно не какие фонарики,- склочно сказал Ив, чувствуя, что его оттесняют и что почва уходит из-под его ног,- а что на них написано. Какие лозунги, иначе говоря!

- Какие лозунги? - повторил Барбю.- Первое августа. "Первое" можно цифрой. Мы писали Первое мая, а здесь "августа". Заменить ничего не стоит.

- Не Первое августа, а День борьбы с империализмом и международными силами реакции,- не ведая пощады и жалости, отрубил Ив.- "Первое августа" это что угодно может быть: может, праздник церковный. Поэтому им так и нравилось. Каждый понимал как ему вздумается. Первое августа! Надо писать так, чтоб не было двусмысленности!

- Борьба с империализмом не поместится,- сказал Барбю, нисколько не обиженный нотацией: с болезнью он сделался фаталистом.- Длинно слишком. Фонарики-то маленькие. Можно, конечно, один большой склеить,- прибавил он с сомнением в голосе,- но мы таких не делали.

Дуке решил кончать с зашедшим в тупик совещанием:

- Давай, Рене. Делай что-нибудь. Пройдись по милитаризму или по колониям. Надо будет отчет составить и Иву передать. Чтоб представил рядовым товарищам, которые ждут, как бы сместить нас,- еще и съязвил он, и Ив запомнил это, и для него дни Дуке были отныне сочтены, как и ненавистного ему Жана.

- Лучше с колониализмом,- решила Рене.- Здесь больше возможностей.

- Что еще за возможности? - недоверчиво спросил Дуке, но Рене не ответила: сама не знала и подчинилась в данном случае общему правилу - бить в победные барабаны и литавры...

Какая-то крупица правды все-таки была в ее предпочтении. В глубине души она ничего не имела против армии - напротив, ей нравились стройные офицеры и их мундиры (лишь бы не полицейские), к инородцам же и людям с другой кожей, особенно нищим и подневольным, у нее была давняя и роковая тяга и слабость недаром же она заплакала в хижине араба Юсефа. Но то было детство, сентиментальное и непосредственное. Теперь нужно было придумать что-то взрослое, впечатляющее и, одновременно - озорное и задорное: чтоб поддержать былую марку. Она спросила совета у друзей:

- Поворочайте мозгами. Что-нибудь простое, но броское. Чтоб и ребенку было понятно...- И добавила по здравом размышлении: - И чтоб за решетку не угодить при этом...

Последнее не прибавило ее друзьям энтузиазма. Алекс все пропустил мимо ушей: он был недоволен, что программа по философии движется слишком медленно, и дал понять, что ему не до борьбы с колониализмом. Бернар, как водится, запнулся, помешкал и произнес нечто непонятное и обтекаемое: он числился ее заместителем и не мог попросту отказаться. Один Люк выразил готовность помочь - в чем угодно, лишь бы не в принятии решений. Он во всем поддерживал друзей, но замышлять новое было не в его силах и не в его правилах - он лишь помогал доводить до ума начатое другими.

Рене оставалось рассчитывать на собственные силы, и она приготовилась к трудному раздумью. Но прежде надо было отчитать соратников, забывших, в какую организацию они вступили.

- Ладно, подумаю... Но вообще надо быть поактивнее. У нас здесь не вечерняя школа для отстающих. И не филиал Сорбонны...

Выговор Коминтерна докатился таким образом и до философской секции девятого района: Рене в первый и в последний раз в жизни отчитала своих подчиненных, но мы все хоть раз, но делаем что-то впервые, отдавая дань духу времени.

Алекс состроил озадаченную физиономию и призадумался. Бернар опешил и забыл свою рассеянность: лицо его на миг обрело естественное выражение, и даже взгляд его прояснился - с ним это иногда случалось...

Недавно с ним вышел казус. Они оба жили в Стене, и он провожал Рене до дому, поджидая ее, когда она задерживалась. Видя их вместе, соседи стали говорить, что это неспроста, что их отношения выходят за рамки идейной близости и должны кончиться красной свадьбой. Бернар не отвергал этих домыслов - напротив, они ему льстили и, когда намекали на эту возможность, он по обыкновению своему лишь бормотал нечто невнятное. Несмотря на известное всем увлечение политикой, Рене считалась завидной партией: училась в лицее и должна была приобрести хорошую профессию. Бернар это понимал, да и мать ежедневно твердила ему о том же. Так или иначе, но однажды, провожая ее поздним вечером и замешкавшись в узком проходе между стенами, он оглянулся по сторонам, словно побоялся, что его кто-то увидит, и неумело и неловко сжал ее в объятьях. Лицо у него при этом было самое неопределенное, он не объяснил своего поступка, и Рене не сразу поняла, что произошло,- сначала подумала, что он споткнулся и схватился за нее, чтоб не упасть. Бернар, однако, не отпускал ее, выглядел при этом настойчиво, и, хотя по-прежнему не говорил ни слова, лицо его утратило прежнюю бесстрастность и обрело некое уже вполне понятное, хотя лишь отдаленно напоминающее любовь выражение.