Юрий Буйда - Город Палачей

- Кем? - отрывисто спросил он.

- Да все равно вы его не знаете. Сейчас вы таки отправитесь к Шатову, наврете ему с три короба... а потом случится весь этот ужас у пруда, эти камни, это унижение и бессмыслица, а потом вы будете стоять у распахнутого окна в Париже, прислушиваясь к стуку дамских каблучков и музыке из соседнего кафешантана и решая, сейчас или когда же наконец вы отважитесь перерезать намыленное горло бритвой, и дрожать, и бредить Егорушкой...

- Мадам! - Эркель вскочил. - Я и в самом деле занят и даже тороплюсь. Но если нам по пути, я проводил бы вас... с вашего позволения...

Они вышли из трактира и двинулись вдоль плохо освещенной улицы, и Каролина вдруг поняла, что, как только они свернут за угол, он выстрелит ей в затылок из своего револьвера, - она ускорила шаг, споткнулась...

- Мадам! - закричал Эркель. - Позвольте!..

Подняв взгляд, она зажмурилась от яркого солнечного света. Тело ее до подбородка было покрыто ровным слоем ярко-желтой краски.

- Это за девочку? - спросила она севшим до хрипоты голосом. - Я ничего не знала... У меня нет командиров. И на самом деле меня зовут Каролиной. Что за фокус вы хотели мне показать?

Мужчина покачал головой.

- Ваше тело очень красиво, особенно ярко-желтая грудь. Это масляная краска, готовая к употреблению. В ацетоновой вы задохнулись бы через несколько минут.

- Вы сожжете меня в этой бочке?

- Садитесь. Ну, быстро! И ни о чем не думайте несколько минут привыкайте. Прощайте или до свидания - кому как повезет. Аннам иногда везет, Анютам - реже. Про Каролин ничего не знаю - не встречались. Обещают дождь.

Голова у нее закружилась. Подступила тошнота. Она закрыла глаза и потеряла сознание.

Даже Четверяго с годами привык к изменениям, которые претерпели черный и белый памятники на кладбище. Они сплелись в объятиях, тесно прижавшись друг к другу, женщина даже закинула ножку на черное бедро мужчины, а губы их слились в поцелуе.

Катерина Блин Четверяго признавалась, что никогда ничего более красивого не видела.

- Я же вижу, что его член - в ней, - говорила она мужу. - Член черный, а баба - белая. Вот и вся премудрость. Черным по белому, белым по черному а все равно... - Она вдруг начинала смеяться. - А помнишь, как ты ко мне все посвататься не решался, а однажды таки пришел, но так напился, что решил для начала обоссать мои розы. Член-то в ограду просунул, а за ним и яйца провалились. Розы обоссал - знатно обоссал, ничего не скажу. А яйца застряли! Они ж у тебя моржовые, каждое с два кулака! Тут-то я тебя и поймала! И ведь живем с тех пор! - удивленно восклицала она, обнимая огромного мужа. - Душа в душу! Как эти. Только мы-то оба - белые, как куриное яичко.

Иногда Миссис Писсис приводила сюда девушку из больницы, которую когда-то извлекли из бочки с желтой краской. Летом они садились рядышком на скамейку и любовались черно-белой скульптурой, излучавшей какую-то загадочную энергию, которая будто обволакивала людей, заставляя их грезить наяву, а их сердца - биться сильнее. Девушка плакала без голоса, глядя на скульптуру, и тогда Миссис Писсис, заботливо укутав ее одеялом с больничным штампом, уводила ее назад, в палату, укладывала в постель и, погладив по голове, оставляла одну, наедине со всеми ее сновидениями и надеждами, с Егорушкой, который, ласково на нее глядя, говорил: "Женщины хорошие водители, но левые повороты у них получаются хуже, чем у мужчин", и она оставалась одна - нагая, желтая, на берегу озера, над которым висел перевернутый башнями и шпилями вниз город...

Амнистия

Только старые африканские шлюхи да немногие жители Жунглей поняли, что означают удары колокола и остановка часов на Голубиной башне. Впервые за много лет в Городе Палачей и окрестностях была объявлена великая Амнистия, и люди потянулись к Африке, чтобы выяснить, что же произошло.

Столы в ресторане были убраны, у стойки в своем знаменитом кресле - с сигарой в зубах и длинноствольным пистолетом на коленях (из него она каждое утро стреляла в ворона, садившегося на железный столб напротив ее окна, но так никогда и не могла - или не хотела - убедиться, убита или нет черная птица, словно отсчитывавшая дни ее жизни) - восседала Гавана.

Окинув взглядом собравшихся, она сообразила, что не явились главным образом те, кто занят переделкой паровоза для поездки в Хайдарабад. И это и было первое слово, которое она произнесла вместо приветствия:

- Хайдарабад. Мечта. Пусть сначала Шут Ньютон расскажет о том, что видел он.

И Шут Ньютон, постоянно сверяясь с какими-то записями в толстенном блокноте и сыпля цифрами, поведал ошеломленной публике о Стене, окружавшей со всех сторон Вифлеем, Город Палачей и прилегающие земли. Не умолчал он также и о сиянии над Голубиной башней, которое издали было различимо в бинокль с разных расстояний от Африки.

- Сияние это, - сказал Шут Ньютон, - или свет, или свечение, как кому угодно, возникает на высоте от двенадцати до восемнадцати метров над крышей Голубиной башни.

- Судя по чертежам и строительным планам, - вступил Иван Бох, плоской эта крыша стала уже при Великом Бохе. А до того над нею возвышалось что-то вроде купола с крестом или флюгером.

- С крестом, - возразила Будила - самая старая из африканок, - потому что флюгера остались на месте. Можете пересчитать. А вот крест вместе с куполом по приказу Великого Боха были снесены. И на том месте повесили белый флаг. Когда тогдашний священник отец Пимен попенял этим Великому Боху, тот ответил: "Если церковь, отделенная от государства, еще раз попытается вмешаться в дела светской власти, вам, отец Пимен, и вашим преемникам, если они у вас будут, придется крестить крольчат, котят и отпевать ангелов Божиих, которые, как я подозреваю, собираются помешать строительству Города Счастья". Я слышала это своими ушами и могу свидетельствовать.

Гавана с трудом поднялась с кресла и поманила Боха.

- Возьми бинокль посильнее, Иван, и проводи меня наверх. А вам всем придется обождать. Потом Иван расскажет вам все, что узнал о двадцать первой комнате. А ты, Август, отыщи остальных - не пришли человек десять. Быть может, кто-то умер, а мы и не знаем. И соберите людей, которые помнят, где была брошена сеть, которой когда-то поймали дьявола. Она же огромная была, я помню. За эти годы ее помотало течением туда-сюда, сором всяким набило, но она там, и в ней мог запутаться человек, который убил моего ничтожного брата Бориса. - Она вздохнула. - Сами понимаете, что тут дело не в ничтожности его. Надо поискать сеть. - Она нетерпеливо дернула Ивана за рукав. - Ну же! Ты так смотришь на меня, будто у меня только что выросли ноги.

Первой, кого сразу не смог отыскать Август, была Лариса Ложечка. Дверь ее была открыта. Впрочем, как всегда. Когда-то она из недели в неделю меняла дверной замок, но подпившие гости Африки особенно не церемонились, вышибая дверь ногой, чтобы попасть к первой по коридору африканке. И тогда Лариса просто вбила в дверь и косяк два кольца и стала запирать дверь, всовывая в кольца обыкновенную чайную ложечку. Клиенту стоило чуть поднажать, чтобы ложечка лопнула, и без особого шума войти к Ларисе. При этом, помимо обычной платы, он должен был возместить ущерб за сломанную ложку.