Ю. Бондарев - Повести

- Да уж, думаю, во всяком случае, не хуже тебя!

- Конкретнее. Днепр переплывешь?

- Раз пять, - говорю я. И это правда, если учесть, что я имею в виду плавание налегке в летнее время. - Свободно раз пять, туда и обратно!

- Силе-ен мужик! - неожиданно хохочет Холин, и они втроем смеются. Вернее, смеются Холин и мальчик, а Катасонов застенчиво улыбается.

Вдруг, сделавшись серьезным, Холин спрашивает:

- А ружьишком ты не балуешься?

- Иди ты!.. - раздражаюсь я, знакомый с подвохом подобного вопроса.

- Вот видите, - указывает на меня Холин, - завелся с пол-оборота! Никакой выдержки. Нервишки-то явно тряпичные, а просится на тот берег. Нет, парень, с тобой лучше не связываться!

- Тогда я лодку не дам.

- Ну, лодку-то мы и сами возьмем - что у нас, рук нет? А случ-чего позвоню комдиву, так ты ее на своем горбу к реке припрешь!

- Да будет вам, - вступается мальчик примиряюще. - Он и так даст. Ведь дашь? - заглядывая мне в глаза, спрашивает он.

- Да уж придется, - натянуто улыбаясь, говорю я.

- Так идем посмотрим! - берет меня за рукав Холин. - А ты здесь побудь, - говорит он мальчику. - Только не возись, а отдыхай.

Катасонов, поставив на табурет фанерный чемоданчик, открывает его - там различные инструменты, банки с чем-то, тряпки, пакля, бинты. Перед тем как надеть ватник, я пристегиваю к ремню финку с наборной рукоятью.

- Ух и нож! - восхищенно восклицает мальчик, и глаза у него загораются. - Покажи!

Я протягиваю ему нож; повертев его в руках, он просит:

- Слушай, отдай его мне!

- Я бы тебе отдал, но понимаешь… это подарок.

Я его не обманываю. Этот нож - подарок и память о моем лучшем друге Котьке Холодове. С третьего класса мы сидели с Котькой на одной парте, вместе ушли в армию, вместе были в училище и воевали в одной дивизии, а позже в одном полку.

…На рассвете того сентябрьского дня я находился в окопе на берегу Десны. Я видел, как Котька со своей ротой - первым в нашей дивизии - начал переправляться на правый берег. Связанные из бревен, жердей и бочек плотики миновали уже середину реки, когда немцы обрушились на переправу огнем артиллерии и минометов. И тут же белый фонтан воды взлетел над Котькиным плотиком… Что было там дальше, я не видел - трубка в руке телефониста прохрипела: «Гальцев, вперед!..» И я, а за мной вся рота - сто с лишним человек, - прыгнув через бруствер, бросились к воде, к точно таким же плотикам… Через полчаса мы уже вели рукопашный бой на правом берегу…

Я еще не решил, что сделаю с финкой: оставлю ее себе или же, вернувшись после войны в Москву, приду в тихий переулочек на Арбате и отдам нож Котькиным старикам, как последнюю память о сыне…

- Я тебе другой подарю, - обещаю я мальчику.

- Нет, я хочу этот! - говорит он капризно и заглядывает мне в глаза. - Отдай его мне!

- Не жлобься, Галыдев, - бросает со стороны Холин неодобрительно. Он стоит одетый, ожидая меня и Катасонова. - Не будь крохобором!

- Я тебе другой подарю. Точно такой! - убеждаю я мальчика.

- Будет у тебя такой нож, - обещает ему Катасонов, осмотрев финку. - Я достану.

- Да я сделаю, честное слово! - заверяю я. - А это подарок, понимаешь - память!

- Ладно уж, - соглашается наконец мальчик обидчивым голосом. - А сейчас оставь его - поиграться…

- Оставь нож и идем, - торопит меня Холин.

- И чего мне с вами идти? Какая радость? - застегивая ватник, вслух рассуждаю я. - Брать вы меня с собой не берете, а где лодки, и без меня знаете.

- Идем, идем, - подталкивает меня Холин. - Я тебя возьму, - обещает он. - Только не сегодня.

Мы выходим втроем и подлеском направляемся к правому флангу. Моросит мелкий, холодный дождь. Темно, небо затянуто сплошь - ни звездочки, ни просвета.

Катасонов скользит впереди с чемоданом, ступая без шума и так уверенно, точно он каждую ночь ходит этой тропой. Я снова спрашиваю Холина о мальчике и узнаю, что маленький Бондарев из Гомеля, но перед войной жил с родителями на заставе где-то в Прибалтике. Его отец, пограничник, погиб в первый же день войны. Сестренка полутора лет была убита на руках у мальчика во время отступления.

- Ему столько довелось пережить, что нам и не снилось, - шепчет Холин. - Он и в партизанах был, и в Тростянце - в лагере смерти… У него на уме одно: мстить до последнего! Как рассказывает про лагерь или вспомнит отца, сестренку - трясется весь. Я никогда не думал, что ребенок может так ненавидеть…

Холин на мгновение умолкает, затем продолжает еле слышным шепотом:

- Мы тут два дня бились - уговаривали его поехать в суворовское училище. Командующий сам убеждал его: и по-хорошему и грозился. А в конце концов разрешил сходить с условием: последний раз! Видишь ли, не посылать его - это тоже боком может выйти. Когда он впервые пришел к нам, мы решили: не посылать! Так он сам ушел. А при возвращении наши же - из охранения в полку у Шилина - обстреляли его. Ранили в плечо, и винить некого: ночь была темная, а никто ничего не знал!.. Видишь ли, то, что он делает, и взрослым редко удается. Он один дает больше, чем ваша разведрота. Они лазят в боевых порядках немцев не далее войскового тыла {3}. А проникнуть и легализироваться в оперативном тылу противника и находиться там, допустим, пять - десять дней разведгруппа не может. И отдельному разведчику это редко удается. Дело в том, что взрослый в любом обличье вызывает подозрение. А подросток, бездомный побирушка - быть может, лучшая маска для разведки в оперативном тылу… Если б ты знал его поближе - о таком мальчишке можно только мечтать!.. Уже решено, если после войны не отыщется мать, Катасоныч или подполковник усыновят его…

- Почему они, а не ты?

- Я бы взял, - шепчет Холин, вздыхая, - да подполковник против. Говорит, что меня самого еще надо воспитывать! - усмехаясь, признается он.

Я мысленно соглашаюсь с подполковником: Холин грубоват, а порой развязен и циничен. Правда, при мальчике он сдерживается, мне даже кажется, что он побаивается Ивана.

Метрах в ста пятидесяти до берега мы сворачиваем в кустарник, где, заваленные ельником, хранятся плоскодонки. По моему приказанию их держат наготове и через день поливают водой, чтобы не рассыхались.

Присвечивая фонариками, Холин и Катасонов осматривают лодки, щупают и простукивают днища и борта. Затем переворачивают каждую, усаживаются и, вставив весла в уключины, «гребут». Наконец выбирают одну, небольшую, с широкой кормой, на трех-четырех человек, не более.

- Вериги эти ни к чему. - Холин берется за цепь и, как хозяин, начинает выкручивать кольцо. - Остальное сделаем на берегу. Сперва опробуем на воде…

Мы поднимаем лодку - Холин за нос, мы с Катасоновым за корму - и делаем с ней несколько шагов, продираясь меж кустами.

- А ну вас к маме! - вдруг тихо ругается Холин. - Подайте!..

Мы «подаем» - он взваливает лодку плоским днищем себе на спину, вытянутыми над головой руками ухватывается с двух сторон за края бортов и, чуть пригнувшись, широко ступая, идет следом за Катасоновым к реке.