Иван Бунин - Кастрюк

- Аль еще не сажали? - спросил дед участливо.

- Запоздали нынче... не я один.

- Запоздали, Миколай Петрович, запоздали...

- Я... - продолжал барин и вдруг так зычно гаркнул: "балуй", что дед со всех ног бросился держать жеребца.

- Немножко-то посадил, - опять начал барин, - а пора и совсем управиться. Девчонок-то своих и турили бы ко мне.

- Разя один совладаешь, Миколай Петрович?

- Да ты скажи своим-то...

- Солдатка-то дома, что ль? - спросил дед деловым тоном у подошедшей старухи и замялся.

- Кабы солдатка была, она бы сбила, - сказал он, как бы оправдываясь. - А я, сударушка, дома ноне сижу... Мне и отойтить нельзя... Кабы прежнее мое дело, покоситься там али под паринку, - я бы единым духом.

- Жалко, - сказал барин задумчиво. - Видно, вечерком заверну, - и взялся за вожжи.

Чтобы как-нибудь задержать его, дед вдруг сказал:

- Ты, сударушка, нанял бы меня в работники...

- Что ж, нанимайся, - сказал барин, рассеянно улыбаясь.

- А когда заступать?

Барин пристально поглядел на него и качнул головою.

- Заступать когда! Эка ты - шустрый какой!

- Я-то, сударушка! Да я их всех, молоденьких, за пояс заткну! Я еще жениться хочу! Да на свадьбе еще плясать буду!

- Да уж ты! - перебил барин, усмехаясь, ударил вожжой жеребца и покатил по выгону.

Дед постоял, подумал...

Все говорило ему, что он теперь отживший человек. Так только, для дому нужен, пока еще ноги ходят... "Ишь покатил!" - подумал он с сердцем, глядя вслед убегающим дрожкам, и пошел вынимать из печки похлебку.

Пообедав, внучка с ребятишками ушла в лужок за баранчиками. Все они так жалобно просились пустить их, что дед не мог устоять. Только сказал:

- Не найдете, ребята, разве снытку только... В избе он от нечего делать снова принялся за еду. Он натер себе картошек, налил в них немного молока (боялся, что и за это сноха будет ругаться) и долго ел месиво.

В пустой избе стоял горячий, спертый воздух. Солнце сквозь маленькие, склеенные из кусочков, мутные стекла било жаркими лучами на покоробленную доску стола, которую, вместе с крошками хлеба и большой ложкой, черным роем облепили мухи.

Вдруг дед с радостью вспомнил, что есть еще дело достать из-под крыши пачку листовой махорки, раскрошить ее и набить трубку. Влезая в сенцах по каменной стене под застреху, он едва не сорвался - голова у него закружилась, в спине заломило... Он опять с горечью подумал о своей старости и, уже лениво дотащившись до порога избы, на который еще падала тень, медленно занялся делом.

В полдень деревня вся точно вымерла. Тишина весеннего знойного дня очаровала ее...

Старухи-соседки долго "искались" под старой лозиной на выгоне, потом легли, накрыли головы занавесками и заснули. Самые маленькие ребятишки хлопотливо лепили из глины ульи, собравшись в размытом спуске около пруда. Изредка мычал теленок, привязанный за кол около спящих баб. Изредка доносился крик петуха и нагонял на деревню тихую дрему. А в полях по-прежнему заливались жаворонки, зеленели всходы и по горизонтам, как расплавленное стекло, дрожал и струился пар.

Дед лег около пуньки. стараясь заснуть. Для этого он старался представить себе, как шумит лес, как ходит волнами рожь на буграх по ветру и шуршит, переливается, и слегка покачивался сам. Но сон не приходил.

Лежа с закрытыми глазами, дед все думал о своей старости.

Теперь небось Андрей крепко спит под телегою Деду же, может быть, до самой смерти не придется больше заснуть в поле. В рабочую пору он будет проводить долгие знойные дни наедине с внучкою... А ведь было время - лучше его не косил никто во всей округе. Бывало, когда всей деревней косили у барина, он всех вел за собою. Да никто не мог и выпить больше его, когда, вернувшись гурьбой с поля на господский двор, мужики усаживались около амбара за ведром водки и начиналась "веселая беседушка".

Никогда, однако, не пропивал он ума и разума. Все у него было всегда в порядке: и изба каждую осень крылась новой соломой, и кобыла была всегда в теле ("печка! - говорили мужики, - хоть спать ложись на спине!"), и свадьбу сына он справил всем на удивление. Вся деревня собралась смотреть, когда на первый, после княжего пира, престольный праздник Андрей приехал к тестю. Рядом со своей разряженной бабой сел он в новые "козырьки", покрытые цветной попоной, выставил за грядку одну ногу в валенке и покатил по выгону... Дед надеялся тогда, что под старость будет у него первая во всей деревне семья, что никому не позволит он ссориться, заводить дележи...

- Пироги ситные в обмочку, думал, буду есть, пробормотал он.

Ан все вышло не по-гаданному.

Младший сын отделился, а старший хотя и остался с ним, да немного вышло проку... Главное же - старуха всех подрезала.

Умерла в самое плохое, голодное время. Да ослабели и его ноженьки, и придется ему теперь до смерти сидеть с ребятишками, вроде караульщика.

"Ишь ровесник-то мои, - подумал он с озлоблением, Салтан-то - и то убег со двора!"

И чего он, дед, маялся на свете и на что надеялся - бог его знает!

"Ни почету не дождался, - думал дед, вспоминая сына, посадившего его караульщиком, - ни богачества - ничего! И помрешь вот-вот, и ни один кобель по тебе не взвоет!"

III

Долог этот день показался ему!

Дашка воротилась из лужка и присоединилась к ребятам, игравшим в спуске.

"Ай уж и мне пойтить к ним свистульки лепить?" - думал дед с горькой улыбкой и, наконец, не выдержал.

- Посмотри, сударушка, за избой, - сказал он старухе-соседке, которая около пуньки медленно скатывала холсты.

- Ай соскучился? - спросила та жалобно.

- Соскучился, сударушка! И как только это вы, бабы, дома сидите!

- А ты надолго небось!

- Нет, я сейчас, в одну минутую...

До заката было еще далеко. Но Андрей должен был, по расчетам деда, управиться раньше вечера. Он поглядывал на солнце и решал, что осминник надо досадить именно к этой поре.

На выгоне он встретил возвращавшегося с поля Глебочку. Глебочка, высокий, худощавый мужик с веснушками на бледном лице и с опухшими красными веками, в старом полушубке, из лохматых дыр которого виднелась белая рубаха, покачивался, сидя боком на спине лошади: перевернутая соха тащилась сзади, дребезжа палицей о подвои.

- Ай, сударушка, рассохи-то пропил? - пошутил дед.

- Пропил, - с бледной улыбкой ответил Глебочка.

- А мои скоро?

- Должно, едут.

- Где ж девки-то твои?

- Девти идут, - ответил Глебочка картаво.

На валу, под молодыми лозинками, дед сел и, щурясь от низкого солнца, глядел в даль, по дороге.

Тишина кроткого весеннего вечера стояла в поле. На востоке чуть вырисовывалась гряда неподвижных нежно-розовых облаков. К закату собирались длинные перистые ткани тучек... Когда же солнце слегка задернулось одной из них, в поле, над широкой равниной, влажно зеленеющей всходами и пестреющей паром, тонко, нежно засинел воздух. Безмятежнее и еще слаще, чем днем, заливались жаворонки. С паров пахло свежестью, зацветающими травами, медовой пылью желтого донника... Дед закрывал глаза, прислушивался, убаюкиваясь.