Иван Бунин - Освобождение Толстого (Л Н Толстой)

И.А.Бунин

Л.Н.Толстой

"Освобождение Толстого"

[...]

Как философ, как моралист, как вероучитель, он для большинства все еще остается прежде всего бунтарем, анархистом, невером. Для этого большинства философия его туманна и невразумительна, моральная проповедь или возбуждает улыбку ("прекрасные, но нежизненные бредни"), или возмущение ("бунтарь, для которого нет ничего святого"), а вероучение, столь же невразумительное, как и философия, есть смесь кощунства и атеизма. Так все еще продолжается, хотя и в несколько иной форме, то отношение к нему, которое было когда-то в России. Только одна "левая" часть этого большинства прославляет его -- как защитника народа и обличителя богатых и властвующих, как просвещенного гуманиста, революционера: отсюда и утверждается за ним титул "мировой совести", "апостола правды и любви". [...]

"Политика, говорил Гете, никогда не может быть делом поэзии".

Мог ли быть политиком великий поэт Толстой, душа, с детства жившая стремлениями к "важнейшему" ("ничего нет в жизни верного, кроме ничтожества всего понятного мне и величия чего-то непонятного и важнейшего"), чувством тщеты и бренности всех земных дел и величий? -- "Он обличал все и вся". Но и Христос обличал. Только он же и говорил: "Царство мое не от мира сего". И Будда обличал: "Горе вам, князья властвующие, богатые, пресыщенные!"

-- Такие умственные силы пропадают в колонье дров, в ставлении самоваров и шитье сапог!

-- Если счастливый человек вдруг увидит в жизни, как Левочка, только все ужасное, а на хорошее закрыл глаза, то это от нездоровья.

-- Тебе полечиться надо.

Не пропадать этим умственным силам в шитье сапог никак нельзя было. Но разве в силу того, что нужны "общественные" улучшения жизни, устранения "классовых неравенств"?

Он, "счастливый", увидел в жизни только одно ужасное. В какой жизни? В русской, в общеевропейской, в своей собственной домашней? Но все эти жизни только капли в море. И эти жизни ужасны, и в них невыносимо существовать, но ужаснее всего главное: невыносима всякая человеческая жизнь -- "пока не найден смысл ее, спасение от смерти". И даже больше: никуда не уйдешь от ее тяжести, покуда не уйдешь не из Ясной Поляны только, не из России, не из Европы, а вообще из жизни земной, человеческой.

"Это от нездоровья, тебе полечиться надо". Но что же говорить о "здоровье" и о лечении Будды, Толстого!

"Мировая совесть, совесть цивилизованного мира". Но были только совпадения в том, что говорил мир и что он.

Он говорил:

-- Мы (христиане) часто обманываемся тем, что, встречаясь с революционерами, думаем, что мы стоим близко рядом. Кажется, все одно и то же. Но не только есть большая равнина, но нет более далеких от нас людей, чем революционеры.

Он спрашивал:

-- Машины, чтобы делать что? Телеграфы, чтобы передавать что? Школы, университеты, академии, чтобы обучать чему? Собрания, чтобы обсуждать что? Книги, газеты, чтобы распространять сведения о чем? Железные дороги, чтобы ездить кому и куда? Собранные вместе и подчиненные одной власти миллионы людей -- чтобы делать что?

В биографии Полнера эта знаменитая цитата сопровождается наивным разъяснением: "В условиях социального неравенства Толстой не мог найти удовлетворительных ответов на эти вопросы". Ну, а если бы не социальное неравенство? Полнер не обращает никакого внимания на последний из толстовских вопросов:

-- Больницы, врачи, аптеки для того, чтобы продолжать жизнь, а продолжать жизнь зачем?

Странно разьяснять все это. Но разьяснять еще необходимо. Вспоминаю речь одного из самых блестящих русских людей, знаменитого адвоката и политического деятеля Маклакова, много лет бывшего в доме Толстых одним из самых близких им людей,-- речь, произнесенную в Праге. Маклаков тоже разъяснял, он говорил:

-- Очень достойно внимания то, что вот в эти юбилейные дни мир поминает Толстого только как художника и как политика,-- что религиозная и философская мысль хранят о нем молчание. Как художник Толстой, конечно, вне сомнений. А что еще вне сомнений? Его политическая деятельность. И вот политики, одни с огорчением, другие с похвалой, отмечают борьбу Толстого с правительством, с насилиями всякого рода, с привилегиями, с богатыми, сильными. Для одних это ужасно: он был идейный виновник русской революции; для других же это большая заслуга его; для них у Толстого нелепо одно -- его проповедь о непротивлении злу, его "недомыслие", происходившее, по их мнению, от незнакомства с учением Маркса, от незнания даже начальных учебников государственного права. Правда ли, однако, что Толстой был политик, хотя и писал, например, "Стыдно", "Не могу молчать", затрагивал политические темы даже в "Воскресении", хлопотал перед властями и Государственной думой о проведении в жизнь законодательным порядком идей Генри Джоржа? Нет, все-таки не был, политическую деятельность все-таки считал злом; в своей книге "Христианское учение", задавая себе вопрос, почему мир не пошел за Христом, он находит ответ на него в том, что в мире существуют "соблазны", те гибельные подобия добра, в которые, как в ловушку, заманиваются люди, например, политическими статутами,-- это даже самый опасный соблазн, говорит он, когда государство оправдывает совершаемые им грехи тем, что оно будто бы несет благо большинству людей, народу, человечеству. Да, Толстой немало говорил о недостатках человеческого общежития так же, как говорим и мы, люди мира, политики; но мы имеем только внешнее право зачислять его в свои ряды, для него эти недостатки не стояли на первом плане, он думал о том, о чем мы, люди бессознательного жизненного инстинкта, слишком мало думаем в нашей жизненной суете,-о смысле жизни, кончающейся смертью. Он сам рассказал в своей "Исповеди", что привело его к "перелому": мысль о смерти; ему стало казаться, что если все то, ради чего мы живем,-- все мирские блага, все наслаждения жизнью, богатством, славой, почестями, властью, -если все это будет у нас отнято смертью, то в этих благах нет ни малейшего смысла. Если жизнь не бесконечна, то она просто бессмысленна; а если она бессмысленна, то жить вовсе не стоит, следует как можно скорее избавиться от нее самоубийством. Вот то неожиданное и безотрадное заключение, к которому привела его мысль о смерти...

Почему Маклаков употребил слово "неожиданное", непонятно. Но дальше он говорит опять правильно: "Эта проблема о смысле жизни не связана ни с определенной эпохой, ни с народностью, ни с формулами государственности... Толстого нужно сравнивать не с нами, не с политиками, не с теми, кто хлопочет об увеличении благ и о справедливом распределении их в обществе, а с учителями религий... Толстой -- сын позитивного века и сам позитивист; но по запросам своего духа он был религиозная натура по преимуществу..." Это все правильно (за исключением, конечно, наименования Толстого позитивистом), и правильности своих разъяснений Маклаков мог бы привести множество и других доказательств. Толстой и сам говорил в этом роде: