Н Буренин - Памятные годы (избранные главы)

Немногословный, на первый взгляд даже несколько угрюмый, "Бобис" обладал большим даром убеждения и какой-то внутренней силой. Каждое слово, сказанное им, было обдумано, весомо. О нем говорили как о человеке необычайного упорства и настойчивости.

Кто-то из товарищей, знавших его еще в детские годы, рассказывал о "Бобисе" такой эпизод. Когда ему было одиннадцать-двенадцать лет, он попросил у знакомого лесника разрешения выстрелить из ружья. Тот обещал, но только в том случае, если мальчик сумеет убить камнем ворону. Известно, что подкрасться незаметно к вороне-дело нелегкое. Почти всё лето маленький "Бобис" в свободное от работы время (он был подпаском у помещика) упражнялся и наконец добился своего. Право на выстрел было завоевано.

Как сейчас помню мое знакомство с "Бобисом". Передо мной стоял рослый, широкоплечий человек, зрелый революционер-подпольщик. За его спиной была большая организаторская, пропагандистская и боевая работа.

Побег "Бобиса" и его товарищей из рижского застенка представлял собой образец храбрости, находчивости и выдержки. Их арестовали 13 января в Риге, во время облавы в одной из столовых. На следующую ночь они уже были подвергнуты в тайной полиции диким пыткам, которые продолжались и в остальные дни.(В апреле 1907 года во II Государственной думе был сделан запрос, подписанный 35 депутатами, в котором приводилось описание пыток над арестованными 13 января 1906 года:

"...В ночь с 13 на 14 января 1906 года 18-летнего Лапса, от которого никак не могли добиться никакого признания, повалили на пол; один из помощников пристава вскочил ногами на грудь его и прыгал до тех пор, пока грудная клетка и ребра у Лапса не были проломлены. После этого Лапса вплоть до своего расстрела не мог ничего принимать, кроме воды. Стрздыня, поваленного на пол, били по икрам ног до тех пор, пока они не распухли и мясо не стало отваливаться от костей. На голой спине Карлсона (Лютера, который был арестован под фамилией Карлсон-Н. Б.) резиновыми палками искромсали им самим написанный и не понравившийся комиссии протокол дознания, тыкали пальцами и карандашами в глаза, били. Допрос каждого обвиняемого продолжался до нескольких часов... Таким образом Лапса, Паэгле, Карлсона, Стрздыня, Грундмана избивали и пытали Грегус, Александровский, Сабецкий и Давус" (Государственная дума, второй созыв. Стенографические отчеты 1907 года, т. I. СПб., 1907, стр. 1889)).

Боевики, руководимые "Еписом", решили совершить нападение на сыскное отделение, где содержались арестованные, и освободить товарищей. Уже через два-три дня после ареста, при свидании, товарищам удалось в пакете с едой передать "Бобису" два маленьких браунинга. А на пятый день Екаб Дубельштейн и группа боевиков проникли под видом просителей в полицейское управление, охраняемое стражей из городовых и солдат в количестве более 160 человек. После короткого объяснения с часовыми завязалась перестрелка, в которой приняли участие и арестованные (часть из них находилась в коридоре). В результате несколько человек из растерявшейся охраны было убито и ранено, а нападавшие вместе с шестью арестованными прорвались к выходу, на волю. Все это свершилось в течение нескольких минут. На улице их встретили товарищи и отвели в заранее подготовленные квартиры. Вскоре после побега части из них удалось перебраться в Финляндию.

В Финляндии товарищи латыши активно включились в боевую работу партии. По заданию ЦК они организовали экспроприацию русского Государственного банка в Гельсингфорсе. Всей операцией, в которой участвовало более двадцати боевиков, руководил "Бобис". Событие это наделало немало шуму и взволновало весь город. Известия о вооруженном нападении на банк полетели в Петербург, за границу. Гельсингфорс, словно при осадном положении, был наводнен шпионами, полицейскими, жандармами. Однако во время нападения никто из боевиков арестован не был.(Лишь через несколько дней после нападения полиции удалось задержать четырех боевиков, которые затем были осуждены).

Часть экспроприированных денег (10 тысяч рублей золотом) в Петербург в партийную кассу доставила Е. Д. Стасова, которая в то время была в Гельсингфорсе, а кто-то из железнодорожников, как вспоминает она, переправил туда же коробку с серебром. Остальные деньги были переправлены за границу-в Германию и Швецию, где их использовали для закупки оружия.

За латышами началась слежка, и надо было найти для них надежное убежище. Нам это удалось с большим трудом. Но "Бобис" очень волновался за свой внешний вид и всё старался его изменить. Волосы у него были светло-рыжие, обращавшие на себя внимание своей яркостью. По общему решению, его надо было перекрасить. Взялась за это дело Елена Дмитриевна Стасова. Будучи человеком очень энергичным и экспансивным, она, не долго думая, облила ему голову какой-то жидкостью. Результатом было нечто неожиданное: волосы стали зеленого цвета! Бросились его мыть, но чем больше мыли, тем хуже становилось. Насколько помню, пришлось нам звать специалиста, который быстро поправил дело, "Бобис" стал жгучим брюнетом.

Прошло несколько дней после нападения на банк. Город по-прежнему кишел шпионами, обыски проводились повсюду, вагоны отъезжавших из Гельсингфорса поездов были наводнены сыщиками. "Бобису" удалось, однако, перебраться в Таммерфорс. Я в это время устраивал в Таммерфорсе концерт в пользу политических эмигрантов с участием молодых петербургских артистов Л. Я. Липковской и В. Л. Войтенко. Одним из главных номеров программы была знаменитая ария с колокольчиками из оперы Делиба "Лакме". Липковская ее пела особенно хорошо. Я ей аккомпанировал.

Перед самым выходом на эстраду ко мне подошел Вальтер Шеберг и сообщил, что в театре находится бежавший из Гельсингфорса товарищ, которого проследили сыщики и полиция.

Я совершенно растерялся, не знал, куда спрятать товарища. Это был "Бобис". Невольный свидетель моей встречи с "Бобисом", В. Л. Войтенко не раз говорил мне, как он был поражен тем, что этот товарищ главным образом торопился передать мне порученное ему дело, выполнить революционную свою задачу, ничуть не волнуясь о своей судьбе. Я же рассовывал по карманам переданные им бумаги, с отчаянием думая, куда мне деть "Бобиса", где спрятать его. Наконец меня осенила блестящая мысль: есть проход на сцену, в суфлерскую будку, и так как у нас не спектакль, а концерт, то там никого нет. Мы с Шебергом чем-то отвлекли внимание окружавшей нас публики, а "Бобис" проник под сцену, где и скрылся, притаившись как раз под тем местом, на котором мы с Липковской должны были выступать.

Липковскую встретили, громом аплодисментов. У меня же пол горел под ногами, и что я вытворял вместо аккомпанемента - не помню. В публике никто, конечно, и думать не мог, что под эстрадой, как загнанный зверь в западне, сидит человек, а вокруг театра ходят ищейки, готовые наброситься на него и схватить. После концерта, когда артистов окружила толпа, мы незаметно вывели "Бобиса" из его убежища и скрыли в надежном месте.