Георгий Шилин - Камо

– Если бы я падал духом, господин прокурор, на моей могиле давно уже должна была бы вырасти трава в десять аршин. А я, как видите, еще имею возможность следить за своим туалетом.

Наступило недолгое молчание.

– Слушайте, удивительный человек, – заговорил вдруг прокурор, – что заставляет вас делать все это – бомбы бросать и вообще черт знает что?

– Простите, господин прокурор, но я не спрашиваю вас, что заставляет вас требовать для людей смертной казни?

– Гм… Вы – чудак.

– Таким рожден. Рад бы в рай, да грехи не пускают.

– Вы знаете, что вам угрожает?

– Еще бы!

– И вы не раскаиваетесь в своих преступлениях?

– Ни на одну минуту. Мне просто забавно это ожидание. Один раз я раскаивался как будто. Это было в Нахаловке, во время восстания, когда меня повели казаки и когда один из них предложил отрубить мне нос. Я заплакал тогда самым искренним образом – не потому, что мне стало жалко своего носа, а потому, что его отсутствие явилось бы неизгладимой приметой, которая угрожала сделать мою работу невозможной.

– Вы действительно ужасный человек.

– Что ж, – вздохнул Камо, – это моя слабость.

В голове прокурора как-то не укладывалось, что этот человек, с такой приятной, почти женственной улыбкой, с таким лицом, мог пройти столь страшный путь…

Дело слушалось при закрытых дверях. Суд состоял из председателя суда – старого генерала, двух подполковников – членов суда, прокурора, защитника и секретаря.

Одиннадцать солдат, окружив скованного по рукам и ногам Камо, с шашками наголо, ввели его в зал. Взглянув на угрюмое лицо прокурора, подсудимый дружески поклонился ему. Прокурор сумрачно отвернулся.

Допрос был короток и ясен, как и последовавшая за допросом речь прокурора.

Во время его речи подсудимый, очевидно не слушая ее, вынул носовой платок, вытер им лицо и, взглянув на кандалы, принялся вызванивать ими какой-то мотив. Только после того, как председатель суда сделал ему замечание, он как школьник оставил кандалы в покое.

Речь защитника была беспомощной и неубедительной, несмотря на все его старание. Чувствуя, что сила фактов могущественнее его доводов, он попросил у суда только одного – «снисхождения и милости».

Подсудимому предоставлено было последнее слово. Его речь длилась недолго. Он сказал:

– Я не раскаиваюсь ни в чем. Обвинительный акт точно инкриминирует мои деяния, которые я совершил. Подтверждаю их полностью. От вас я не жду ни пощады, ни снисхождения. Я буду повешен – факт бесспорный. Сегодня господами положения являетесь вы. Завтра же будем – мы. И тогда мы беспристрастно выясним и уточним, кто из нас преступники – вы или мы. Единственное, о чем я сожалею и что вызывеет во мне чувство жалости и собственной вины, это невинно убитые люди на Коджорском шоссе. Мне больно вспоминать об этих жертвах, которые мы вынуждены были принести на благо освобождения народа. Вот все, что я могу сказать.

Суд отправился на совещание и скоро возвратился назад. Его приговор находил Камо виновным в вооруженном восстании в 1905 году, в экспроприации на Эриванской площади, в побеге из Михайловской лечебницы и в попытке разбойного нападения на казенный денежный транспорт на Коджорском шоссе. За каждое из перечисленных деяний закон предусматривал смертную казнь.

Приговор должен быть приведен в исполнение не позднее месячного срока.

Камо опять препроводили в Метехский замок и поместили в камеру для смертников.

Начальник Метехского замка был поражен. Ни один смертник никогда не вел себя так, как ведет этот человек.

Камо великолепно спал. Так спят лишь люди, успешно справившиеся с важной и большой работой, счастливые, спокойные, не тревожимые никакими заботами. Каждое утро он делал гимнастику. Потом набивал папиросы, читал книги, делился с надзирателем впечатлениями о прочитанном, шутил, смеялся и даже начал полнеть.

Цвет лица его стал здоровым и свежим. Он тщательно следил за своим туалетом.

Во всем замке не было человека веселее и жизнерадостнее Камо. Именно это поведение приговоренного к повешению повергло смотрителя в панику и смущение. Уж не сходит ли этот Камо с ума, на этот раз по-настоящему?

Но врач не нашел у Камо признаков психического расстройства.

И когда смотритель сообщил все это прокурору, явившемуся в замок на свидание со смертником, прокурор ничего не сказал. Он не удивился. Было такое впечатление, будто он ничего другого и не ожидал от Камо.

Прокурор прошел по коридору и остановился у дверей камеры. Надзиратель звякнул ключами и открыл скрипящую дверь.

Камо в это время сидел за столом, углубившись в газету.

Услышав позади себя шаги, он обернулся.

– Рад увидеть вас, господин прокурор.

– Может быть, вы, заключенный, имеете какие-либо претензии или просьбы?

– Нет, тут великолепно. Я только теперь в первый раз за всю свою жизнь понял, как тут тихо и удобно, понял и… оценил покой. Все, что полагается для осужденного к смертной казни, все это здесь имеется. Люди вежливые, обходительные, предупредительные. Голодом не морят и – даже наоборот – боятся, чтобы заключенные не голодали, даже… добровольно. Лично же я голодать не собираюсь, господин прокурор, ибо только теперь я понял прелесть аппетита.

– Может быть, вы хотели бы сделать какие-либо заявления… Ну, там – насчет завещания, писем… Пожалуйста, делайте.

– У меня есть только одно заявление, – вдруг решительно сказал Камо, – после того, как я буду повешен, пусть русское правительство отменит смертную казнь.

Прокурор изумленно поднял на него глаза.

– Нет, нет, – продолжал Камо засмеявшись, – я, конечно, шучу. – Он промолчал и добавил. – Право, прокурор, у меня нет никаких заявлений.

Установилась неловкая пауза. Потом Камо спросил:

– Вы пришли объявить мне, что сегодня я отправляюсь в бессрочный отпуск?

– Нет, совсем не то, – устало ответил прокурор.

– Гм… А что же?

– Видите ли, – пытаясь оживиться, продолжал прокурор, – у меня сейчас возникла полезная для вас мысль. Приближается трехсотлетняя годовщина существования царствующего дома… Еще полмесяца… Мы уже получили проект закона об амнистии. Я, видите, ли, не верю в вашу неисправимость. Дадут вам лет двадцать. Отбудете вы наказание где-нибудь в каторжной тюрьме, а потом… кто знает, может быть, вы и поймете всю прелесть мирной жизни… начнете все по-новому.

Изумленный и смущенный Камо уставился на него. Улыбка, веселость, подвижность – все исчезло. Он медленно отошел к столу, тяжело опустился на табурет и уставился в пол.

– Я этого не ожидал… не ожидал, – пробормотал он глухо.

Прокурор еще раз взглянул на него и молча вышел из камеры.

Месячный срок, установленный законом для представления смертного приговора на конфирмацию главнокомандующего Кавказским военным округом, близился к концу. Но приговор продолжал лежать в портфеле прокурора без движения. Прокурор находился перед возможностью нарушения закона. И тем не менее он все-таки медлил с его отсылкой.