Виктор Курочкин - Железный дождь

– Недалеко от Вильно немецкие танки раздавили нашу батарею, да. А в артиллерии я был на виду, первым наводчиком, да. На стрельбах в прошлом году сам командир дивизии мне руку жал, да. – Младший сержант вздохнул и сказал, что это не война, а сплошное свинство.

Над Новгородом появились «хейнкели». По ним принялась лупитъ зенитная батарея. Зенитки тявкали то отрывисто, то взахлеб. Белые комки разрывов испятнали над городом небо. Бомбили «хейнкели» беспорядочно. Возможно, у них не было заданных объектов, а возможно, им мешал плотный огонь наших зениток. Когда «хейнкели» улетели, над городом долго висела серая пыль и в центре горел дом.

– Ну вот, прилетел, нашумел, сбросил, наверное, груза тысяч на сто и сжег трехкопеечный дом. – Костомаров-Зубрилин потянулся к Сократилину и пристально посмотрел ему в глаза. – А когда мы их дома жечь будем? Да и будем ли?

– Конечно, будем, – сказал Богдан.

Пришли бойцы, те, что, по выражению Костомарова-Зубрилина, «щупали» старух в деревне.

– Принес, Митька? – спросил младший сержант.

– Я – да не принесу! – воскликнул синеглазый солдатик в непомерно больших шароварах и в гимнастерке до колен. – Рубайте, товарищ командир, – и поставил перед младшим сержантом котелок с молоком.

– Был командир, да весь вышел. Теперь он командир. – Костомаров-Зубрилин показал на старшину Сократилина, взял котелок, приложился к нему и не оторвался, пока не выдул полкотелка, потом предал Сократилину.

– А сам-то ты пил? – спросил Богдан синеглазого Митьку.

– Так точно, товарищ старшина. Надулся, как клещ. – Митька выпятил живот и постучал по нему кулаком. – Рубанули дай бог.

Красноармеец в распоясанной шинели, заросший до бровей рыжими волосами, ухмыльнулся:

– Шпана ты лиговская, Митька.

– Пошел бы ты, дядя, знаешь куда? – Митька посмотрел на Сократилина и прищурился. – Сказать ему, товарищ старшина, куда?

Богдан погрозил ему пальцем. Митька понимающе кивнул головой и закричал:

– Эй, хан Батый, айда молоко трескать!

Кугушев положил винтовку и, подойдя к Митьке, спросил:

– Чего орешь, глупый башка? Где твой молоко? – Взял котелок с молоком, выпил до дна, вернулся на порог бани и принялся драить винтовку.

Старшина отозвал Митьку в сторону и крепенько предупредил, чтоб тот бросил свои штучки-дрючки. Пока Богдан распекал, Митька слушал внимательно и даже старался быть очень серьезным, а потом поднял на Сократилина озорные глаза:

– А если не брошу? Что вы со мной сделаете? Домой-то все равно не отправите.

Митька Крылов был из Ленинграда. Как только началась война, он первым прибежал в военкомат и записался в добровольцы, хотя ему и семнадцати не было. Каким образом ему удалось провести комиссию военкомата, трудно сказать. Впрочем, для таких, как Митька Крылов, преград не существует.

– А вот возьму да и отправлю, – сказал Сократилин и утвердительно кивнул головой.

– Куда? – изумился Митька. – В Ленинград?

– В тыл. В детдом.

Это Митьку смутило. Он задумался, поскреб затылок и сказал:

– Ладно, договорились… Эй, Кугушев, теперь ты не Батый, а генерал Чингисхан!

Костомаров-Зубрилин, опрокинувшись на спину и задрав вверх ноги, захохотал. Кугушеву тоже стало смешно. Сократилин плюнул и обозвал Митьку мальчишкой.

Наконец-то появились сократилинские подрывники. Они притащили ведро картошки, каравай хлеба и сметану в глиняном черепке. Обычно в таких черепках в деревне кормят кошек.

Могилкин по приказанию Левцова стал чистить картошку. А сам Левцов принялся выламывать на дрова в бане раму и поднял такой шум, что и мертвый проснулся бы. Разбуженные бойцы возмутились и принялись было ругать Левцова, но он один всех перекричал да еще потребовал табаку на закрутку. Левцов вообще, где бы ни появлялся, задавал тон, как петух в курятнике. Сократилин давно уже перестал обращать на это внимание, а тут его вдруг осенило: «А что, если я Левцова назначу командиром отделения? Должен потянуть».

Сократилин раздобыл листок бумаги с карандашом. Потом выстроил свое «войско» и переписал. Оказалось в наличии семнадцать человек, шесть обычных винтовок, две винтовки СВТ, ручной пулемет Дегтярева и станковый – «максим», четыре карабина, шесть «лимонок» и четыре гранаты РГД. Взвод Богдан разбил на два отделения.

Командиром первого отделения назначил Костомарова-Зубрилина, а второго – Ричарда Левцова. Получив власть, Левцов застегнул воротник, сдвинул набок пилотку, затянул на последнюю дырку ремень и зычно скомандовал:

– Оружие вычистить так, чтоб оно сияло, как солнце, и даже ярче!

А когда явился «поэт» Попов, который попал в отделение Левцова, то Ричард набросился на него, принялся распекать за самовольную отлучку и стращать почему-то ревтрибуналом. Сократилину пришлось предупредить Левцова, что если он не прекратит самоуправствовать и драть глотку, то немедленно будет разжалован в рядовые. Попов действительно носил очки в черной оправе, с сильно выпуклыми стеклами. Высокий, сутулый, лицо голодное, вместо щек ямы, а нос с подбородком вытянулись друг другу навстречу. «Наверное, чахотка мужика гложет», – подумал Богдан и спросил:

– Встретили своего поэта, покалякали?

Попов снял очки и стал тщательно протирать носовым платком. Сократилин отметил, что хотя платок и не первой свежести, но для фронтовой обстановки идеально чист.

– Видите ли, товарищ старшина… – Попов протянул руку и потрогал на гимнастерке Сократилина пуговицу, но потом, видимо, вспомнил, что перед ним командир, да еще с двумя медалями, опустил руки по швам и отчеканил, как заученный урок: – Русский поэт Гавриил Романович Державин умер ровно сто двадцать пять лет назад. Похоронили здесь, недалеко от Новгорода, в часовенке Хутынского монастыря. Раньше, точнее – до революции, над его могилой горела неугасимая лампада.

– И теперь горит? – невольно вырвалось у Сократилина, и от стыда стало жарко так, что вспотели ладони.

– Вряд ли… Впрочем, не знаю. Мне так и не удалось побывать там. Не дошел. Времени не хватило. Меня отпустили всего на два часа, – пояснил Попов.

– Ничего. Если еще здесь постоим – обязательно сходите. – сказал Сократилин не столько с целью ободрить Попова, сколько замять впечатление от своего глупого вопроса и увести разговор другую сторону. – Вы, наверное, тоже сочиняете?

– Нет, нет, – Попов испуганно замахал руками. – Это ж такое дело… А я учитель. – И, думая, что старшина ему не верит, стал горячо убеждать, что он вовсе не поэт, а простой учитель словесности.

Сократилину все больше и больше нравился рядовой Попов.

– А как вас по батюшке?

– Захарыч… Владимир Захарыч.

– А меня Богдан Аврамович, ваш командир взвода, – представился Сократилин и тем самым привел в такое смущение учителя, что тот не знал, что ему делать со своей винтовкой. Он снял ее с плеча, поставил к ноге, потом опять закинул на ремень и опять снял.