Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Джейн, ты же знаешь, я сочувствую от всей души, но… Я хочу сказать, все это так… – Теперь его черед искать спасения в молчании. Он делает над собой усилие, чтобы в голосе не так явно звучало требование избавить его от всего этого. – Вы оба были тогда правы. Господи, да я же давно все вам простил. Скажи ему об этом сама. – Она ничего не отвечает, и он вынужден спросить: – Ведь речь об этом?

– Да… Отчасти.

– Ты же понимаешь. Я от всего сердца. Полное отпущение. Насколько это от меня зависит.

– Он специально просил меня сказать – это… дело между вами не закончено.

– Но, моя дорогая, я… Ну, я имею в виду… Не можешь ли ты сама ему сказать? Пусть просто примет это на веру.

– Это не каприз, Дэн. Иначе я не стала бы тебя беспокоить.

Она ждет; так она всегда и поступает, когда вопрос задан и требования выставлены. Нажим чаще осуществляется с помощью молчания, а не слов.

– Не могу ли я ему позвонить?

И наступает полнейшая тишина. Он говорит «Алло?», еще и еще раз. Потом слышит в трубке голос Нэлл, сдержанный, нейтральный:

– Это опять я.

– Что случилось?

– Ничего… Подожди минуточку, она сейчас не может говорить.

– Нэлл, какого черта? Чего от меня хотят? Я сказал, что могу позвонить в больницу.

– Боюсь, он хочет видеть тебя во плоти.

– Но почему же, Бог ты мой?

– Я, право, не знаю. Только он ни о чем другом и не говорит.

– Я же перед отъездом просил Каро узнать, не могу ли я помочь как-нибудь.

– Я знаю. Думаю, дело в том, что он умирает. – Он чувствует, что она пытается найти разумное объяснение происходящему. – Мы пытались объяснить ему, что тебе будет очень трудно это сделать. Но это превратилось у него в какое-то наваждение. Я виделась с ним вчера вечером. Дело не только в Джейн.

– Не пойму, почему меня хотя бы не предупредили заранее.

– Джейн лгала ему. У него создалось впечатление, что она пыталась связаться с тобой. Но ей не хотелось втягивать тебя в это дело. Я и сама только-только в это вмешалась. Это я заставила ее хоть что-то сделать по этому поводу. Мы проспорили всю ночь. Считай, что это я виновата.

– Как долго ему еще… как они считают?

– Не очень долго. Дело не только в том, что он скоро умрет. Еще – как долго он сможет разумно говорить. Я так поняла Каро, что ты уже закончил последний фильм, – добавила она.

– Более или менее. Дело не в этом.

– О да, разумеется. Ее фотография была на днях в «Экспрессе». Поздравляю.

– Ох, ради всего святого!

Она произносит очень ровным тоном:

– Если ты полагаешь, что нам с Джейн было так уж легко наблюдать…

– Я не совсем лишен воображения, Нэлл. А теперь давай-ка, к гребаной матери, выкладывай, что там у вас осталось.

Голос его звучит необычно – Дэн явно задет за живое. Молчание. Потом она, как бы удовлетворясь тем, что испытанное оружие по-прежнему способно ранить, отступает и говорит, будто ничего не случилось:

– Извини. Это не шантаж. Мы просто очень просим.

– Да это все прошло и быльем поросло.

– Не для Энтони. – И добавляет: – Но решать – тебе.

Он колеблется, делает какие-то расчеты, смотрит в сторону делового центра Лос-Анджелеса, сияющего огнями в шести-семи милях отсюда; он испытывает непонятный страх, словно отражение в зеркале оказалось его собственным призраком, явившимся к нему с обвинениями; словно эмпирик, столкнувшийся с чем-то угрожающе-сверхъестественным, хотя теперь он думает не о калитках, а о ловушках, о возвращении, грозящем утратой свободы, о выкапывании старых трупов, о смерти… не только о смерти Энтони.

– Джейн еще здесь? Могу я поговорить с ней?

– Минутку… да, хорошо. Передаю трубку.

– Дэн, извини, пожалуйста. Мы обе немного не в форме. Перенапряжение…

– Ладно, Джейн. Я понимаю. Послушай. Попробуй перенестись мыслями на тыщу лет назад. Помнишь тот день, когда ты бросила в реку полную бутылку шампанского? И когда я спросил, зачем ты это сделала, ты ответила, не помню точных слов, но что-то вроде «Мне подумалось, что так будет правильно». Помнишь?

– Кажется.

– Тогда забудь о годах молчания, разделивших нас. Забудь гнев. Предательство. Ответь мне так же, как тогда, вдохновенно И прямо. Ты думаешь, мне надо приехать? Ты хочешь, чтобы я приехал?

– Я не вправе ответить тебе, Дэн.

– Если бы я не задал этого вопроса. А я его задал. – Он добавляет: – Я сейчас закончил один фильм. Готовлюсь начать другой. Все равно собирался домой съездить.

Он ждет ответа и уже видит, как это бывает с ним в начале работы над новым сценарием, открывающиеся перед ним варианты, различные ходы, новые возможности, которые он так или иначе сумеет использовать.

– Энтони будет тебе бесконечно благодарен. Если только это не слишком по-дурацки звучит.

– А ты?

Молчание. Наконец она произносит:

– Пожалуйста. Если только можешь.

– Времени осталось мало?

– Совсем нет.

И решение принято, прежде чем он успевает сам это осознать; он чувствует себя как серфер (образ чисто зрительный, не из собственного опыта), вдруг вознесенный на гребень волны и соскальзывающий вперед. Это как бы и момент волевого решения, будто он, как серфер, ждал этого момента, но – одновременно – и отказа от собственной воли, когда человек предается на волю волн.

– Ну хорошо. Этот разговор уже обошелся вам в целое состояние, так что слушай. Скажи Энтони – я выезжаю. Передай ему мое всяческое сочувствие. И дай трубку Нэлл на минутку, ладно?

– Мне иногда думается, лучше бы я сама бросилась тогда в реку.

– Потребую от тебя объяснений, когда мы увидимся. Она опять молчит – в последний раз. Потом произносит:

– Просто не знаю, что сказать, Дэн. Прости, пожалуйста. У трубки снова Нэлл.

– Попробую вылететь завтра утром. Предупреди Каро, что я возвращаюсь, хорошо?

– Позвоню ей сегодня вечером.

– Спасибо.

Он опускает трубку – назло, прежде, чем она успевает найти подходящий тон, чтобы выразить раскаяние или благодарность – или что там еще она может сейчас чувствовать. Смотрит на сияющие плато калифорнийской ночи, но видит Оксфорд – в пяти тысячах миль отсюда, серое зимнее утро. Откуда-то снизу доносится нервозно-прерывистый вой патрульной сирены. Не поворачивая головы, он говорит:

– На два пальца, Дженни. И не разбавляй, пожалуйста.

Пристально смотрит на бокал, который она, не проронив ни слова, подносит ему. Потом, взглянув ей в глаза, с грустной усмешкой произносит:

– И черт бы побрал твою шотландскую прабабку.

Она не отводит глаз, вглядывается – что там, в его взгляде?

– Что случилось?

– Мой когдатошний свояк хочет меня видеть.

– Тот, у которого рак? Но я думала…

Он отпивает виски – половину. Снова смотрит на свой бокал. Потом на нее. И снова опускает глаза.