Джон Фаулз - Дэниел Мартин

Дэн пошел следом за ней по боковому проходу. Джейп остановилась за несколько шагов от двери, распахнутой в самом его конце.

– Тебе сюда.

– Хорошо.

– Не переборщи с сочувствием. Не помогает.

– Постараюсь.

Джейн помолчала в замешательстве.

– Ну, я тебя здесь оставлю…

Она все еще колебалась, словно чувствовала – следовало бы еще что-то сказать. Но вот она улыбнулась какой-то вымученной, формальной улыбкой, как бы давая понять, что сделала свое дело, передала ношу в другие руки, и пошла прочь – в простор холла, где скрещивались больничные коридоры.

Энтони вовсе не лежал в постели: он сидел в кресле-каталке у окна; рядом с окном закрытая стеклянная дверь вела на небольшой балкон. Исхудавший человек в синем шелковом халате, укрытый от пояса зеленым шотландским пледом. Потрясло Дэна его лицо, оно неузнаваемо изменилось. Энтони всегда выглядел несколько старше своих лет – они ведь были ровесники, – но теперь ему можно было дать все шестьдесят. Волосы его были по-прежнему густы, но, раньше времени поседев, стали совсем белыми. Впалые щеки пожелтели. Энтони выглядел утомленным и отдаленно напоминал другого, гораздо более знаменитого Энтони – Идена 142; только глаза и улыбка подтверждали, что перед Дэном тот самый человек, которого когда-то он знал так близко. Не произнося ни слова, Дэн прошел через комнату к умирающему и пожал протянутую ему руку Энтони задержал ладонь Дэна в своей. Несколько секунд молчания, взаимно переживаемое чувство, мгновенное осознание близости – все, чего так недоставало в общении с женщиной, оставшейся снаружи.

– Чувствую себя несносным капризулей.

– Ерунда.

– Такой путь пришлось проделать!

– Мне все равно нужно было возвращаться. Никаких проблем.

Энтони пытливо вглядывался в глаза Дэна.

– Фантастика – видеть тебя снова, Дэн. Отвратительное слово, но на этот раз оно точно соответствует действительности.

– Я мог бы найти слова и похуже. Или более грустные.

Больной с усмешкой пожал плечами:

– Начинаю извиняться перед всеми подряд. – Он вдруг заговорил неестественно театральным тоном: – «Послушайте, мне ужасно жаль, что приходится говорить об этом, но, как я понимаю, мне конец». Абсурд. – Энтони улыбнулся. – Мы становимся невероятно тщеславны, Дэн. Принимаем сочувствие как нечто само собою разумеющееся. – Он сделал жест рукой. – А сейчас выпей-ка хересу. И извини, что не могу выпить с тобой.

Дэну вовсе не хотелось выпить, да и хереса он не пил уже много лет, но он чувствовал себя неловко, стоя перед Энтони. На столике у двери он увидел поднос с бутылкой «Амонтильядо» и бокалами. Комната была небольшая, но здесь были цветы, книги; над кроватью висела дешевая репродукция картины Мантеньи «Святой Себастьян» 143. Вряд ли это сотрудники больницы повесили здесь картину. В таком намерении было бы гораздо больше сардонического, чем вдохновляющего. Он открыл бутылку и наполнил бокал.

– Джейн позаботилась о тебе?

– Я собираюсь пригласить ее в ресторан – пообедать. Если ты не против.

– Она будет в восторге.

Дэн повернулся к Энтони и сделал еще одну попытку:

– Энтони, я получил строжайшие инструкции не…

– Так изволь их выполнять. – Оба улыбнулись этой прежней язвительности, – Я теперь не испытываю особых болей. Остаюсь в больнице, чтобы избавить Джейн от лишних утомительных забот. Я бываю подчас весьма неделикатен. На клеточном уровне.

– Ну хорошо. Я только…

– То, что ты здесь, говорит гораздо лучше слов. Даже при твоем великолепном умении ими пользоваться. – Энтони говорил по-прежнему быстро, лишь паузы между фразами длились чуть дольше обычного, вот и вся разница.

Дэн поднял бокал:

– Ну что ж – за наше чудесное прошлое.

– Аминь. Теперь иди сюда и сядь рядом.

В палате был еще один стул – металлический, с пластиковым сиденьем; усевшись, Дэн оказался чуть выше Энтони. Энтони наблюдал за ним пристально, почти жадно, губы его улыбались, руки он засунул в карманы халата. Это обескураживало: в тот первый момент проявилось гораздо больше искреннего чувства, взаимопонимания, чем за целый час пребывания с Джейн. Во всяком случае, хотя бы одно из опасений Дэна оказалось напрасным. Но он понял значение улыбки Энтони из того, что за нею последовало. Улыбка застыла на лице, все больше и больше превращаясь в маску; то же происходило и с улыбкой Дэна, хотя, видимо, по другим причинам. Глаза Энтони сохранили прямоту, всегдашнее странно упорное стремление глядеть в глаза собеседнику. Взгляд был скептическим, но глаза лихорадочно горели, будто в мозгу глядящего пылало последнее темное пламя.

– Ну и как там реальный мир?

– Как всегда, ирреален.

– Никаких сожалений?

– Сожалениям несть числа.

– Не из-за карьеры, разумеется. Ты ведь достиг исключительных успехов.

– В мире кино это и есть prima facie, свидетельство вечного проклятия.

Улыбка Энтони на мгновение опять стала искренней.

– Ну-ну. Нам твои фильмы понравились. Те, что удалось посмотреть.

– Есть один-два, за которые не приходится краснеть. Но денег я заработал гораздо больше, чем самоуважения.

– А теперь ты обзавелся еще и собственным пристанищем? В родных местах? К тому же совершенно очаровательным? Каро нам говорила.

– Всего лишь небольшая ферма. Я там почти не бываю.

– Орхидейные места?

Он прямо-таки выпалил эту фразу, словно вдруг вспомнил давно забытую шутку.

– На одном лугу встречаются ремнелепестники. Довольно много. Есть вполне симпатичная колония spiralis 144. Правда, ее трудно от овец уберечь. Ранние венерины башмачки. Пурпурные. Вот, пожалуй, и все.

– А ты знаешь, aestivalis 145снова появились недалеко от Нью-Фореста!

– Понятия не имею.

– Чудеса, да и только. – Он словно поддразнивал Дэна, подкалывал, как бы приглашая пофехтовать. – Помнишь, как мы когда-то гонялись за журавлем в небе?

Они тогда отправились в Нью-Гэмпшир в поисках неуловимой летней орхидеи с нежным названием «девичий локон», одной из самых редких в Британии. Долгий конец недели, дни, напоенные лазурью, бесконечные попытки продраться сквозь болотные заросли и густые травы лугов – и ни следа орхидей.

– Еще бы.

– Но ты, видимо, утратил ко всему этому интерес?

– Да нет. Ботанизирую понемножку. Когда там бываю.

– В Уотлингтоне мне тебя недоставало. Никто не мог так…

Он улыбнулся, как бы допуская, что сказал глупость. Дэн понял – Энтони хочет снять напряженность, облегчить общение; но в то же время он не сводил с Дэна глаз, пытаясь уяснить, каким же он стал теперь, как перейти к тому, о чем он действительно собирался с ним говорить.

Дэн рассматривал свой бокал с хересом.

– Мне недоставало тебя гораздо чаще, Энтони. Наконец-то и Энтони опустил глаза.