Александр Чаковский - Блокада. Книга 5

– Благодарю, – с недоброй усмешкой откликнулся Данвиц. И, желая изменить тему разговора, спросил: – Значит, мы летим вместе?

– Ты же сказал, что тебя берет Бреннеке? А у меня еще есть здесь дела на день или два. Впрочем, не исключено, что мы встретимся в Растенбурге. Я живу в зоне номер три.

– Тогда прощай, – сказал Данвиц и протянул Крюгеру руку.

Тот задержал ее и переспросил многозначительно:

– Ты все понял? У тебя нет больше вопросов?

– Все, – высвобождая свою руку, ответил Данвиц. – Впрочем, еще один вопрос: ты никогда не видел, как бурят землю?

– Что?

– Как бурят землю… – отрешенно повторил Данвиц. – Буром. Впрочем, прости. Все это не имеет никакого значения. Прощай.

– До свидания. И помни мой главный совет: постарайся остаться в Растенбурге.

– Каждому – свое, – сказал Данвиц и направился к двери.

…На улице было темно и пустынно. Дул холодный ветер. Навстречу Данвицу неторопливо двигалась группа военных. Блеснул луч карманного фонарика. Один из военных отделился от группы и преградил дорогу Данвицу:

– Хауптман Шумахер, комендантский патруль. Прошу предъявить документы.

Данвиц раздраженно просунул руку под борт шинели, вынул из нагрудного кармана кителя свое удостоверение и протянул капитану. За спиной капитана появился солдат, подсветил фонариком.

– Прошу прощения, господин оберст-лейтенант, – почтительно произнес капитан и сдвинул каблуки сапог. Однако привычного щелчка не получилось, на каблуки налип снег.

Возвращая удостоверение, капитан позволил себе вольность, заговорил почти фамильярно:

– Чертовский холод, господин оберст-лейтенант… Сейчас хорошо сидеть дома, в тепле.

– Сейчас, хауптман, хорошо сидеть в землянке, а еще лучше в окопе, – резко ответил Данвиц и зашагал, не оборачиваясь, дальше.

Дверь в гостиницу была заперта, и Данвицу пришлось позвонить. Через минуту ему открыл все тот же розовощекий ефрейтор Кирш. Широко улыбаясь, поздравил:

– С победой, господин оберст-лейтенант! Вы, конечно, знаете, что взят Тихвин. Хайль Гитлер!

При этом Кирш с такой силой выбросил вперед руку, что она, казалось, неминуемо должна была оторваться от туловища.

Данвиц небрежно махнул рукой в ответ, будто отгонял надоедливую муху, и молча направился к лестнице, застланной такою же красной ковровой дорожкой, как и в штабе фон Лееба.

– Смотрю, все проживающие у нас офицеры вернулись, а господина оберст-лейтенанта нет и нет, – услышал он за своей спиной воркующий голос Кирша; тот неслышными шагами поднимался следом за ним. – Я уже начал беспокоиться…

– О чем? – не оборачиваясь, бросил Данвиц.

– О, господин оберст-лейтенант, здесь надо быть очень осторожным! В лесах сотни, может быть, даже тысячи партизан. Не проходит и дня, чтобы до нас не долетали слухи…

– Поменьше верьте слухам, ефрейтор.

– Слушаюсь, господин оберст-лейтенант…

Данвиц нащупал в кармане шинели ключ от номера и вставил его в замочную скважину.

– Осмелюсь на минуту задержать господина оберет…

– Что еще? – недовольно прервал его Данвиц.

– Я подумал… впереди длинная ночь… из штаба звонили и приказали доложить господину оберст-лейтенанту, что машина за ним будет подана в семь тридцать… и я подумал…

– Что вы еще подумали?

– Я подумал, что долг солдата – услужить своему офицеру… в особенности герою-фронтовику. Если господину оберст-лейтенанту угодно, – снижая голос до шепота, продолжал ефрейтор, – то не позже чем через полчаса его может посетить… девушка.

Данвиц повернулся к Киршу, так и не открыв дверь. Ему захотелось дать пинка этому розовощекому своднику. Однако любопытство взяло верх.

– Немка? – спросил он.

– Увы, господин оберст-лейтенант, русская! Но вы можете быть совершенно спокойны… Совершенно безопасно как с медицинской точки зрения, так и вообще. После того как одна паршивка вилкой выколола глаза лейтенанту, мы произвели тщательный отбор…

«А что, если и в самом деле?.. – подумал Данвиц. – Почему не лечь в теплую мягкую постель с женщиной?.. После столь долгого вынужденного поста… забыть хоть на час, хоть на минуту обо всем – о Петербурге, о Крюгере, о проклятых вопросах, на которые нет ответа…»

Он посмотрел на Кирша и, к удивлению своему, не обнаружил в нем в эту минуту ничего солдатского. Ефрейтор, игриво склонив набочок свою розовую физиономию, как-то странно подмигивал ему и даже слегка причмокивал, походя на зазывалу с берлинской Александерплац.

– Смирно! – неожиданно для самого себя рявкнул на весь коридор Данвиц.

Кирш мгновенно вытянулся, будто его пронзили стальным прутом сверху донизу.

– Передайте своему командиру, – процедил сквозь зубы Данвиц, – что я наказал вас пятью сутками строгого ареста за бестактное обращение с офицером.

И, повернув наконец ключ, исчез за дверью.

В течение трехчасового перелета из Пскова до Летцена, небольшого городка в Восточной Пруссии, Бреннеке и Данвиц почти не общались. Начальник штаба группы армий «Север» и еще двое незнакомых Данвицу полковников находились в обособленном салоне, дверь в который была плотно прикрыта. Только этим салоном самолет и отличался от обычного, пассажирского, рейсового «юнкерса» с двумя рядами сдвоенных кресел по обеим сторонам узкого, прикрытого зеленой ковровой дорожкой прохода. Здесь таких кресел было поменьше.

В одном из них у прикрытого легкой матерчатой шторкой оконца и расположился Данвиц, поставив на соседнее, пустовавшее сиденье свой чемодан.

В этой части самолета, предназначенной для пассажиров чином пониже, Данвиц был не один. Кроме него здесь оказались два армейских лейтенанта, оберст-лейтенант и трое эсэсовцев в черных мундирах – Данвиц не дал себе труда разглядеть их знаки различия. Он вошел в самолет, когда эти случайные спутники уже сидели там, выбрал себе место на отшибе, так, чтобы и впереди и позади были свободные кресла, нажал рычаг на подлокотнике, чтобы откинулась спинка, и, приняв полулежачее положение, закрыл глаза.

В минувшую ночь Данвиц хорошо отдохнул, спать ему на хотелось. Однако он сидел откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, потому что искал уединения – очень уж много людей промелькнуло перед ним вчера. Неприятная какая-то накипь осталась от пьяной вечеринки в офицерском казино, завязли в ушах назойливые звуки «Лили Марлен», перемежаемые крикливыми тостами, дребезгом посуды, стуком бильярдных шаров…

Данвиц обрадовался, когда стал нарастать гул моторов «юнкерса», постепенно заглушая все это и как бы отсекая вчерашний день от сегодняшнего. Не заглушался лишь голос Крюгера, то иронически-снисходительный, то менторский, хотя именно от этого голоса Данвиц желал избавиться прежде всего.