Александр Чаковский - Блокада. Книга 5

Рядом с Валицким сидел Маграчев. Держался он замкнуто, как-то даже отрешенно. Но когда немец второй раз зачерпнул сахар, Маграчев сжал зубы так крепко, что и без того выдающиеся под тонкой, почти просвечивающей кожей скулы обрисовались еще отчетливее. А увидев, что второй немец отправил в рот кусок колбасы и стал жевать ее, он даже выругался тихо:

– Жрет… сволочь!

Сам Ходоренко ленивым движением придвинул к себе вазу с печеньем, взял одно, как бы нехотя, откусил кусочек и положил оставшуюся часть на пустую тарелку.

– Ешьте, товарищи! – громко сказал он, обращаясь к своим сотрудникам. Посмотрел на ручные часы и добавил как бы между прочим: – Со времени обеда прошло уже два часа, можно было проголодаться.

Калмыков перевел и эти слова. Но никто из работников радиокомитета не притронулся к еде.

– Итак, первый вопрос к вам, обер-лейтенант Браун, – сказал Ходоренко, на этот раз почему-то громко, хотя оба немца сидели рядом. – Что говорили вам ваши начальники о том, как обращаются с немецкими военнопленными в Советском Союзе?

Браун поставил на стол недопитый стакан чая и попытался было вскочить, но Ходоренко остановил его:

– Сидите, сидите… Итак?..

– Нам говорили, что большевики пленных расстреливают. Всех. А офицеров в первую очередь, – произнес Браун.

– А вам, лейтенант Бисмарк? Кстати, вы не потомок… того самого Бисмарка?

– О нет! – воскликнул тот с испугом, что очень точно по интонации передал Калмыков в переводе. – Мой отец – простой чиновник. А я… бывший социал-демократ.

– В плену все они бывшие демократы, – процедил сквозь зубы Маграчев.

Ходоренко метнул на него строгий взгляд, но тут же продолжал невозмутимо:

– Отлично. Вам тоже говорили, что у нас пленных расстреливают?

– О да, господин генерал!

– Я не генерал и даже не военный, – усмехнулся Ходоренко, – вы об этом уже слышали. Теперь скажите, господин Бисмарк, как с вами обращались после того, как вы попали в плен? Может быть, вас били?

– О нет! – почти одновременно ответили немцы.

– Морили голодом?

– О нет! – опять воскликнули они дружно.

– Грозили расстрелом?

– Господин… господин большевик, – сказал, вставая, обер-лейтенант, – я готов засвидетельствовать честным словом немецкого офицера, что обращение с нами было вполне корректным. Нам обещали, что отправят в лагерь для военнопленных и вернут в Германию, как только кончится война.

– В какой части вы служили, обер-лейтенант?

– Третья рота, четвертый полк, – отчеканил Браун.

– А вы, лейтенант?

– Третья рота, четвертый полк.

– Отлично. Кто командир вашей части?

– Оберст-лейтенант Данвиц, – ответил Браун.

– Следовательно, оба вы без всякого давления утверждаете, – резюмировал Ходоренко, – что вас ни к чему не принуждали, обращались с вами хорошо, кормили удовлетворительно. Так, обер-лейтенант Браун?.. Так, лейтенант Бисмарк?

Немцы кивнули.

– Я прошу вас ответить.

Немцы поочередно произнесли: «Яволь!»

– Теперь у меня вопрос к лейтенанту Бисмарку. В найденной у вас записной книжке… – Ходоренко сделал паузу и, обращаясь к батальонному комиссару, сказал: – Разрешите?

Тот вынул из нагрудного кармана кителя потрепанную книжку и передал ее Ходоренко.

– …В вашей записной книжке, – продолжал Ходоренко, листая страницы, – есть такие слова, написанные по-русски. Читаю: «Прошу, не стреляй в меня. Отправьте к вам в плен. Я вашего языка не понимаю». Когда и кем написаны эти слова?

Немец молчал.

– Повторяю, – сказал Ходоренко, – не хотите – не отвечайте… Но это ваша книжка?

– Да, – глухо ответил Бисмарк.

– Вы показали эту страницу нашим бойцам, когда вас захватили. Верно?

– Да.

– Но как же вы написали это, не зная языка?

– Это… написал не я.

– Кто же?

– Один русский, – едва слышно произнес Бисмарк.

– Громче, пожалуйста! Наши товарищи не слышат.

– Один русский. Пленный.

– По вашей просьбе?

– Да.

– Как же вы не побоялись, что он может рассказать о вашей просьбе кому-либо из ваших начальников?

– О! – с неожиданным оживлением воскликнул немец. – Это было исключено.

– Почему?

– Через пять минут его расстреляли.

– За что?

– Он был комиссаром!

– Из чего вы это заключили?

– Звезда. Красная звезда. Вот здесь. – И немец показал на рукав своего мундира.

Неясный глухой звук, точно один тяжелый вздох, пронесся но комнате.

– Вы командовали расстрелом?

– О нет, нет! – испуганно крикнул Бисмарк.

– Кто же?.. Я спрашиваю: кто? – громче повторил Ходоренко.

– Лично командир полка Данвиц, – после паузы ответил Бисмарк.

– Значит, вы были уверены, что рано или поздно попадете в плен? Почему?

Немец молчал.

– Хорошо, можете не отвечать. Тогда другой вопрос: когда сделана эта надпись?

– Не так давно. Зимой.

– Почему именно теперь вам пришла в голову мысль о возможности пленения?

– Потому… потому… – забормотал немец и вдруг неожиданно истерически закричал: – Потому что все это превратилось в пытку! Мы слишком много времени стоим под Петербургом! В снегу! Без теплой одежды! По нам бьет ваша тяжелая артиллерия! Почти каждые сутки мы недосчитываемся солдата или офицера, их похищают ваши разведчики! Я ведь тоже человек!..

«Ты мерзавец, негодяй, дикий волк! – хотелось крикнуть еле сдерживающемуся Валицкому. – Ты захотел купить себе жизнь у человека, идущего на казнь. Обреченного на смерть только за то, что у него была красная звезда на рукаве! Негодяй!..»

– Успокойтесь, – подчеркнуто хладнокровно произнес Ходоренко.

Немец перестал всхлипывать. Люди, сидящие за столом, смотрели на него, и в глазах их было презрение.

Ходоренко спросил:

– Есть ли у кого еще вопросы?

Никто не ответил, и тогда подал голос Валицкий, спросил по-немецки:

– А этот комиссар… Он просил пощады?

– О нет! – обрадованно воскликнул Бисмарк.

– Как вы думаете – почему? – едва сдерживая волнение, спросил Валицкий снова.

– Это же исключалось… господин… господин… – немец занялся, растерянно глядя на солдатскую шинель Валицкого, которую тот так и не снял, – господин полковник, – закончил он неожиданно. – Комиссары никогда не просят пощады!

Немец произнес эти слова так, будто искренне удивлялся, как этот странный русский офицер без знаков различия в петлицах, но, судя по возрасту, наверное же полковник, не понимает таких элементарных вещей.

– Тогда еще один вопрос, – не унимался Валицкий. – Вам известно, что ваш однофамилец предупреждал немцев об опасности войны с Россией?

– Мой… однофамилец? – растерянно переспросил Бисмарк, и лицо его расплылось в улыбке. – Но это же было очень давно! И никто этого не помнит.

– Мы… вам… напомним, – жестко произнес Валицкий к сжал кулаки.