Александр Чаковский - Блокада. Книга 2

Он уже заранее чувствовал неприязнь к этому командиру, который ведет своих бойцов в тыл.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Пастухов, вставая.

– Нет, погоди, – остановил его Звягинцев. – Погоди, старший политрук! Может быть, попробуешь разъяснить герою насчет предусмотрительности, у тебя это здорово получается!

Пастухов послушно сел на свое место.

Через мгновение в палатку вошел лейтенант. Вскинув руку к пилотке и тут же резко опустив ее, он застыл на пороге…

– Драпаете?! – едва взглянув на него, сказал Звягинцев. – Вот закрыть бы проход, чтобы знали: впереди – враг, позади – мины!..

Лейтенант ничего не ответил.

Оглядев его, Звягинцев с невольным удовлетворением отметил, что человек этот по своему виду резко отличается от тех отступающих бойцов и командиров, с которыми ему приходилось встречаться в первые дни.

Лейтенант был неимоверно худ, небрит, однако туго перепоясан, с автоматом в руках. На пилотке его темный след от, видимо, потерянной звездочки был жирно обведен синим химическим карандашом.

– Откуда? – угрюмо задал вопрос Звягинцев, тот самый вопрос, с которым он уже не раз в эти дни обращался к идущим с юга людям – военным и гражданским.

– Из-под Риги, – ответил лейтенант. У него был хриплый, простуженный голос.

– Из-под Риги, – усмехнулся Звягинцев и бросил мимолетный взгляд на Пастухова. – Я вас спрашиваю, когда в последний раз соприкасались с противником? Не от Риги же вы драпаете, надеюсь?

– Нет, драпаем из-под Острова, – в тон ему ответил лейтенант и посмотрел на Звягинцева зло и отчужденно.

– На меня крыситься нечего, я не немец, – сказал Звягинцев, – на врага злость надо было иметь. Чем командовали?

– Взводом, ротой, батальоном.

– За какие подвиги такое быстрое продвижение?

– Немец помог, – прежним тоном ответил лейтенант. – Ротного убили – стал ротным. Комбата убили – стал комбатом.

– Где в последний раз вели бой с врагом?

– На старой границе.

– Так почему же вы сейчас стоите здесь?! Уж если на новой границе не остановили, то хоть бы на старой! – не в силах сдержать горечь, воскликнул Звягинцев, понимая всю бесполезность этого разговора.

– Я стою сейчас перед вами, товарищ майор, потому что там не устоял. И сказать мне вам больше нечего, – ответил лейтенант.

Звягинцев пристально посмотрел на него. Лейтенант говорил резко, как человек, который сделал все, что от него зависело.

Среди отступавших Звягинцев видел разных людей. Одни громко радовались, что вышли к регулярным частям Северного фронта, кое-кто едва сдерживал слезы. Другие поспешно, сбивчиво и с явным желанием оправдаться рассказывали о численном преимуществе немцев, об их танках и самолетах…

Но этот лейтенант был совсем иным. Казалось, он был весь налит злобой – на врага, на себя, на Звягинцева, который, будучи здесь, в тылу, пытается его стыдить.

– Сколько с вами людей? – спросил Звягинцев.

– Весь батальон.

– Вот как?!

– Только людей в батальоне осталось меньше, чем должно быть в роте. – Лейтенант криво усмехнулся и добавил: – Остальные лежат. И больше не встанут.

В голосе его была нестерпимая боль.

– Так… – глухо сказал Звягинцев. – Ладно, лейтенант. Сейчас ваших людей покормят, потом проведут в тыл, на переформирование. Идите.

– Я не за продовольствием пришел, – сказал лейтенант, не двигаясь с места, – мне доложить надо. Там у нас один гражданский есть, в лесу подобрали. У немцев был, теперь в Ленинград пробивается. Настаивает, чтобы провели к кому-нибудь из старших командиров. Говорит, задание у него важное.

– Ладно. С вами пойдет дежурный. Пусть приведет.

Лейтенант ушел.

Звягинцев вспомнил о безмолвно сидящем Пастухове.

– Что ж молчал, старший политрук? Прочел бы лекцию, что драпать на север… не положено, что Суровцев не так воевал…

Пастухов поднял свою большую голову и, точно не слыша слов Звягинцева, проговорил:

– Товарищ Звягинцев, как вы могли сказать ему это?

– Что? – не понял Звягинцев, удивленный подчеркнуто гражданской формой обращения к нему старшего политрука.

– Ну, этому лейтенанту. Насчет того, чтобы закрыть проход.

Звягинцев уже забыл об этих в сердцах вырвавшихся у него словах и, не понимая, к чему клонит Пастухов, сказал:

– Нечего придираться к пустякам. Всем ясно, что закрыть или открыть проход зависит не от меня.

– Верно, – согласился Пастухов, – но дело сейчас в другом. Вам действительно не жалко этих людей?

Звягинцев встал, коснувшись теменем брезента палатки, и резко сказал:

– Дело не в том, жалко или не жалко! Я военный человек и мыслю по-военному. Меня учили, кормили, одевали и обували за счет народа для того, чтобы я, когда будет надо, защитил этот народ от врага.

– А если оказались не в состоянии? Не в силах? – мягко спросил Пастухов.

– Тогда – смерть. Мертвые сраму не имут!

– Красиво, товарищ Звягинцев, сказано, красиво… А вы их, мертвых, считали? Мало, думаете, в землю легло? – печально покачал головой Пастухов. – Товарищ майор, поймите меня. У нас разные дороги. Мне с моим батальоном всю войну воевать, вас, как работу окончим, наверняка обратно в штаб отзовут. Вот я и думаю, вдруг возле вас другого Пастухова не окажется, чтобы сказать: нельзя так о людях говорить. Даже сгоряча – нельзя!

– Вы слышали речь Сталина, – сказал Звягинцев. – Партия призывает нас к истребительной войне. Или враг нас, или мы его.

– Верно. И все это понимают. Но пока что отступают. Отступают, товарищ Звягинцев! – с горечью повторил Пастухов. – Вы думаете – почему? Родину свою не жалеют? Власть советскую разлюбили? За жизнь свою дрожат? Ведь не может же вам прийти такое в голову! Я вот за эти дни с десятками людей из тех, что отступают, переговорил и понял…

– Ну, что ты такое понял, какое открытие сделал, скажи! – запальчиво произнес Звягинцев.

– Простое открытие, товарищ майор, очень простое. Сильнее нас пока немец. Вы в небо посмотрите, когда их самолеты над нашими строителями висят, – сколько «ястребков» на десяток «мессеров» приходится? Один? Два? Слишком велик перевес врага. Так что же теперь, мины своим в тылу расставлять? Пройдет время, люди привыкнут, научимся воевать. И отступать без приказа будут только трусы. Но сегодня… Ведь на столько же у нас трусов, товарищ майор!

– Не понимаю тебя, старший политрук, вот убей бог – не понимаю. Враг к Ленинграду прет, а ты объективные причины ищешь.

– К Ленинграду мы врага не пустим, – твердо произнес Пастухов. – Но «мы» – это не значит «я и майор Звягинцев». Подумайте, что значили бы наши минные поля, если бы тысячи людей не строили за ними оборонительные сооружения? И что значили бы эти сооружения, если бы за ними не стояли наши воинские части? А теперь я хочу вам вопрос задать, товарищ Звягинцев: почему они не бегут?