Валентин Черных - Москва слезам не верит

Рудольф позвонил через неделю и пригласил на стадион, откуда он вел трансляцию футбольного матча. Людмила отказалась. Она раздумывала. Проведя год с Еровшиным, она уже знала, что богатые мужчины даже пахнут по-другому – хорошим табаком, хорошим одеколоном, а не резким «Тройным» или «Шипром», по запаху которых за несколько метров можно было определить, что мужчина побывал в парикмахерской. Еровшин носил белые рубашки и менял их дважды в день. И брился он тоже два раза в день электрической бритвой – такие только начинали появляться в магазинах. Ее знакомые парни предпочитали темные рубашки, которые не меняли по неделе. Рудольф отличался от них, может быть, потому, что жил с матерью и братом в отдельной квартире. Людмила давно заметила, что мужчины, которые жили в отдельных квартирах, пахли по-другому. Наверное, потому что принимали душ каждый день.

Большинство москвичей, как и красногородцы, еще ходили в баню раз в неделю. И одевался Рудольф довольно модно, не носил советской одежды, предпочитая хоть и дешевую, но модную польскую и венгерскую. По возрасту он должен был бы закончить институт, но окончил только курсы телеоператоров и уже несколько лет работал в телецентре.

Людмила рассказала Еровшину о компании телеоператоров, опустив, конечно, попытку Рудольфа повалить ее на тахту и снять трусики. Но зато она подробно передала его рассказ о знакомстве с Юрием Гагариным во время съемок, его слова: «Первый человек, который побывал в космосе! А простой, доступный! Анекдоты рассказывает. После передачи мы его пригласили, и он выпил с нами по рюмашке». Еровшин, как всегда, выслушал ее, он умел слушать внимательно и не перебивая.

– Дурачок! – произнес он.

– Кто? – не поняла Людмила.

– Первый космонавт Вселенной. Если он будет пить со всеми, кто его приглашает, плохо кончит. Хотя, говорят, не глуп, если стал хоть и подопытным кроликом, но первым. Глупые в первые не попадают даже по случайности. Что будет с ним лет через тридцать? Национальный реликт, как Буденный. И останется ему только тихо пить на даче.

– Почему обязательно пить? – возразила она.

– Потому что споят. В России всех знаменитостей спаивали. Удерживались только очень умные или люди с плохим здоровьем, когда, что называется, душа не принимала. Вряд ли он доживет до старости. Он ведь летчик!

– Не все же летчики разбиваются, – не согласилась она.

– Не все, – согласился Еровшин. – К тому же его будут оберегать. Вряд ли он будет летать. Будет чем-нибудь руководить, учиться его пошлют в академию. Но психология летчика не меняется, даже если он перестает летать. Я знал летчиков, которые прошли всю войну без единого ранения, а потом разбивались на мотоциклах, гибли в драках. А он азартный. Нет, не доживет до старости.

– Тьфу-тфу! – Людмила перекрестилась, как делала ее бабка.

– Может, и пронесет, – сказал Еровшин. – Я хоть в Бога и не верю, но, как говорится, дай Бог. А ты бы не связывалась с этой компанией официантов.

– Они телевизионные операторы, а не официанты, – поправила она Еровшина.

– Официанты, официанты, – подтвердил Еровшин. – Готовят другие, а они разносят каждому к столу через телевизор. Пойми, телевидение у нас всего несколько лет. Это новая сфера деятельности. А в любую новую сферу сразу бросаются неудачники, те, что потерпели крах в других сферах. Я, когда первый раз попал на телестудию, поразился обилию красивых женщин. Все были красивые – и молодые, и не очень. Я зашел в кафе, смотрю, десятки красивых и очень красивых. Пьют кофе, курят сигареты и одеты все со вкусом. Я подумал вначале, что на телестудии какой-то особый начальник отдела кадров, он берет на работу только красивых и очень красивых. Потом мне объяснили, что это все неудавшиеся актрисы. Те, кто не удержался в театрах или не попал в театр. А на телестудии они устроились помощниками режиссеров, ассистентками – вроде бы при искусстве, а вообще-то, девочки на побегушках. Пока на телевидении все второй сорт. И режиссеры, которым не нашлось места на киностудиях и в театрах, и операторы, и художники. Есть, конечно, энтузиасты телевидения, их немного, и пройдет еще много лет, пока они начнут делать что-то настоящее. В кино, чтобы снять фильм, надо многое уметь; чтобы твоя фамилия появилась в титрах фильма, уходит несколько лет, а на телевидении передачу делают за три дня, и твою фамилию читают сразу миллионы, но я думаю, что этот твой знакомый – нормальная шелупонь.

– Я думаю, он из энтузиастов, – не согласилась она. – Он очень хорошо говорит про телевидение.

– Он же взрослый уже парень, – возразил Еровшин. – Почему катает тележку с камерой и не учится? Это работа для мальчиков.

– А может, он уже выучился, ты же не знаешь!

– Если бы выучился, ты бы рассказала, – и Еровшин рассмеялся. – А если ты не говоришь, значит, нет. Ты хорошая девочка, не врунья, но то, чего тебе рассказывать не хочется, ты не рассказываешь, опускаешь. И это скорее достоинство, чем недостаток. Эх, если бы ты пошла учиться! Ты приметливая, все замечаешь, ты обучаема. Ты бы могла сделать замечательную карьеру!

Людмила вышла из метро «Сокол». На автобусной остановке, как всегда в этот час, собралась толпа. Можно было втиснуться в первый же автобус, но тогда придется ехать стоя еще полчаса. Она уже отстояла почти восемь часов на заводе, сорок минут в метро. Пережду, решила Людмила. Рядом переминалась пожилая женщина с явно отечными ногами. Войдя в следующий автобус, Людмила мгновенно выхватила взглядом свободное место и, толкнув полного мужчину, успела сесть. Пожилая женщина встала рядом, держась за спинку сиденья, сверлила ее взглядом, вздыхала. Не уступлю, решила Людмила, нечего шляться в часы пик. Но, посмотрев на женщину внимательно, определила, что той еще далеко до пятидесяти пяти, тоже, наверное, отработала смену. Ладно, уступлю, решила Людмила и встала. Женщина тут же плюхнулась на освободившееся место. Хоть бы спасибо сказала! Ладно. Запомню. В следующий раз ни за что не встану. Держась за поручень, она закрыла глаза, почему-то хотелось заплакать, но не в автобусе же!

Людмила дошла до общежития, проходя мимо вахты, положила на стол вахтерши сдобную булку, – ритуал, который она никогда не нарушала и, когда в ее смену не выпекали сдобу, покупала ее в магазине.

В комнате Катерина выкладывала из шкафа платья. Людмила легла на кровать, положила ноги на спинку. Она где-то читала, что солдаты после многокилометрового марша, передыхая, вот так же задирают ноги. Подумала, что, наверное, не каждый солдат выдержал бы восемь часов на хлебозаводе, и увидела, что Катерина достала из-под кровати чемодан и складывает туда платья, учебники, щетку для волос, маникюрный набор, который Людмила ей подарила на день рождения.