Аркадий Вайнер - Визит к Минотавру

Он захохотал, искренне, от души, заразительно, и я сам невольно улыбнулся, представив себе сухой официальный тон Лавровой.

– А вы ей, наоборот, понравились, – сказал я.

– Ну? – воззрился он на меня с интересом. – Не может быть! Если бы я это знал тогда, обязательно попросил бы телефончик. Это, наверное, очень волнует, когда к тебе приходит на свидание девушка, ты ее берешь нежно за талию, а там… а там… Пистолет! Жутко волнует…

Я пожал плечами:

– Не знаю. Не пробовал. Чтобы с пистолетом… Он, видимо, хотел углубить экскурс в этот вопрос, но я спросил его:

– Так во время кражи вы были в командировке, Григорий Петрович?

– Чтоб мне с места не сойти, – все еще весело сказал он, потом уже серьезно добавил: – Я понимаю, вы меня не перешучиваться пригласили. И на мне, как на человеке, вхожем а дом Полякова, тоже лежит тень подозрения. Поэтому я готов с максимальной обстоятельностью отвечать на все интересующие вас вопросы…

– Вот и прекрасно. Расскажите мне о вашей командировке.

– Пожалуйста, – он еле заметно пожал плечами, как человек, которого во второй раз спрашивают об одном и том же. – Как вам известно, я работаю настройщиком музыкальных инструментов в филармонии. Если вы наводили обо мне справки, то уже знаете, что специалистов, равных мне по квалификации, в нашей стране еще трое: Исопатов, Гуревич и Косырев. Гуревич уже глубокий старик и почти не работает. А мы обслуживаем уникальные инструменты, которыми пользуются наши крупнейшие музыкальные мастера. Причем мы работаем всегда с инструментами, закрепленными за нами сугубо персонально…

– Почему? – спросил я.

Белаш еле заметно ухмыльнулся, и я понял, что его рассмешила моя неосведомленность.

– Потому что у каждого из инструментов свой голос, и пианист-виртуоз, толкователь и интерпретатор, раз и навсегда привык к этому голосу. Он наизусть знает диапазон его звука, и звук подчиняется ему, как живой. Если я ошибусь в настройке и звук станет чуть-чуть выше или ниже, то я могу пианисту попросту сорвать концерт. То, чего никто и не заметит, не услышит, музыканту высокого класса режет ухо, как пилой.

– Понятно. Дальше.

– 14 октября, по-моему, это был четверг, я выехал в Ленинград, где пробыл по понедельник включительно, вернувшись в Москву во вторник. Отчет по командировке, счета и билеты мною сданы в бухгалтерию. Можете проверить.

– Уже проверено, – кивнул я. – Все точно. С кем вы виделись в Ленинграде?

– В хронологическом порядке?

– Желательно.

Белаш почесал в затылке:

– Тогда вы меня не торопите. Дайте вспомнить все по порядку…

– А я вас и не тороплю. Вспоминайте.

– Так, значит, с вокзала я поехал в гостиницу, номер мне был заказан в «Европейской». Оттуда пешком – это напротив – в филармонию. Освободился я там, наверное, часа в четыре и поехал на Мойку к Евгению Константиновичу Преображенскому. У него совершенно волшебный «Стейнвей», но жутко капризный. Вы бывали на его концертах?

– Нет, только по радио слышал.

– Ну, неважно. У Преображенского я пробыл до позднего вечера, хотя рассчитывал управиться в два счета. Группа высоких не строила… И, кажется, в этот день все. Да, точно, я собирался еще зайти к приятелям Медведевым, но было уже поздно, я поехал в гостиницу, позвонил Леше Медведеву, передоговорился на завтра и лег спать. На другой день я работал в консерватории, потом поехал к Медведевым, вернулся часа в три, будучи при этом крупно «под шафе». В воскресенье завтракал поздно, состояние у меня было несколько взвешенное, потом поехал, работал в филармонии, там познакомился с девушкой и вместе с ней ужинал в ресторане «Москва»…

– Координаты девушки сохранились? – безразличным тоном спросил я.

Белаш недоуменно посмотрел на меня:

– Девушки? Конечно. А что?

– Ничего. Я их переписать хотел.

Белаш достал из кармана записную книжку, полистал, открыл страницу:

– «Валя Морозова, Ленинград, ул. Громова, д. 7, кв. 56».

Я записал. Белаш закрыл книжку, растерянно покачал головой.

– Ну, короче, в понедельник я занимался с инструментами в Малом оперном, поужинал моими любимыми миногами и в полночь сказал: «Арриведерчи, Питер!» Вот и все. А теперь, может быть, перейдем на игру «Спрашивайте -отвечаем»?..

– Хорошо. Спрашиваем: вы Иконникова знаете? Белаш заулыбался:

– Отвечаем: а кто же его среди музыкантов не знает?

– Вы давно знакомы?

– Лет пять, наверное…

– Дружите?

– Ну как вам сказать – это, конечно, не третье твое плечо, но отношения у нас хорошие.

– Что вас связывает?

– Второй закон диалектики: единство и борьба противоположностей.

– Точнее.

– Точнее? У нас с ним отношения давние, тут одним словом не отделаешься, но в принципе это выглядит так: я считаю его выжившим из ума гением, а он считает меня талантливым недоумком. Вот мы и перевоспитываем друг друга.

– Кроме того, вы канал связи между ним и Поляковым?

– – Если хотите, то да. Не будь меня, мой старый дурак давно бы убил Полякова скалкой. А так я его помаленьку в ум ввожу…

– А на чем основан их конфликт?

– Да ну! История древняя как мир. Зависть талантливого лентяя-неудачника к таланту трудолюбивому, а потому успешному. Да и конфликт у них односторонний. Поляков-то – добрая душа, постоянно носится с идеей спасти и вернуть искусству Иконникова, хотя это так же реально, как из вашего окошка увидеть Нахичевань. Сколько я денег перетаскал от Полякова Иконникову…

– И что – берет Иконников деньги Полякова?

– Да что вы! Если бы он знал, чьи это деньги, он бы в момент устроил какое-нибудь театрализованное представление вроде сожжения этих денег в Доме композиторов. И лучше всего – при большом стечении перепуганных симфонистов…

– Иконников утверждает, что Поляков мучится перед ним чувством вины и поэтому…

– Да слушайте вы этого дурака больше, – перебил Белаш. – Чушь собачья! Слышал я это тысячу раз, вместе с обещаниями, что мир еще заговорит о нем! И еще, мол, как заговорит! Поляков просто очень добрый и застенчивый до робости человек. И это он сам поддерживавает глупые слухи, будто Иконников когда-то, мол, был много талантливее его. Ерунда это, вздор! Такое дарование, как Поляков, рождается раз в сто лет, А друг мой Иконников -человек несомненно очень способный – обладает редким апломбом, которого начисто лишен Поляков. И пока Поляков не сформировался окончательно, Иконников его попросту заслонял. Ну а потом уж время поставило все на свои места.

– А как вы в целом относитесь к Иконникову? Белаш задумался, пожал плечами:

– Черт его знает. Каждая наша встреча заканчивается крупной ссорой, а потом я все-таки с ним снова мирюсь – человек он, конечно, незаурядный, хотя и есть в нем масса просто отвратительных черт…