Аркадий Вайнер - Визит к Минотавру

– За день до кражи, – сказала она.

– Как вы об этом узнали?

– Увидела, – сказала она тем же невыразительным стертым голосом. -Ночью проснулась – нет его. Меня как в сердце толкнуло, встала, пальто прямо на рубаху накинула и вышла на лестницу. Смотрю – а он из квартиры Льва Осипыча выходит…

– Что у него в руках было?

– Ничего не было.

– А ключи он ваши взял?

– Нет, – она снова покачала головой. – Я думаю, он не воровал ничего, он ключи, наверное, сделал и кому-то дал…

– Что вы сказали ему, когда увидели его у дверей Полякова?

– А что же тут скажешь? Его уже никаким словом не проймешь.

Я спросил:

– Но ведь он должен был вам как-то объяснить свое поведение?

– Он сказал, что не заходил в квартиру. Мол, ему показалось, что кто-то ходит на лестнице, и он пошел посмотреть. Он так сказал.

– Вы ему верите?

– Нет. Врет он все. Ключи у него свои были.

– Почему же вы все время молчали? Почему вы мне сразу об этом не сказали? – спросил я.

Она долго не отвечала, потом подняла на меня взгляд, медленно, хрипло сказала:

– Не дай вам бог, молодой человек, когда-нибудь в жизни отвечать на такие вопросы…

Она заплакала, и чем быстрее бежали слезы, тем сильнее и сильнее она плакала, пока плач не перешел в судорожные рыдания, почти беззвучные, но все ее разбитое дряблое тело сотрясалось от этих всхлипываний, которые дождем, размывающим земляную плотину, сметали теперь все ее закаменевшее в ужасном двухнедельном ожидании напряжение и страх. Сквозь слезы она бормотала:

– У вас же тоже есть мать… вы поймите меня… я не могу, чтобы у Геночки на службе узнали об этом… он вся жизнь моя… не пишите об этом к нему в часть…

Я протянул ей стакан воды:

– Да почему вы решили, что я собираюсь ему писать в часть? У меня и в мыслях этого не было!

Она пила крупными глотками воду, громко стучали зубы о край стакана, и капли темными пятнами расползались на светлом паркетном полу…

Педагог по вокалу Гнесинского училища Анна Александровна Яблонская торопилась на занятия, и в нашем распоряжении было всего несколько минут. Говорила она быстро, стремительно, четкими законченными периодами, вбивая в меня информацию, как опытный клепальщик загоняет в лист серию заклепок.

– …Мой бывший супруг Павел Петрович Иконников – человек бесконечно и очень разносторонне одаренный. Еще во время нашей совместной жизни я не раз думала о том, какое счастье, что он посвятил себя доброму делу. Потому что личность, подобная ему, обуреваемая злыми страстями, превратилась бы в стихийное бедствие…

– Меня интересует, корыстен ли Павел Петрович, – спросил я.

– Корысть абсолютно чужда ему. Он настоящий бессребреник. Он и славу свою и положение протратил, как загулявший мот…

– Как же это могло произойти? Он ведь сильный человек?

– Нет, он не сильный человек. Он совсем слабый человек, без внутреннего каркаса,..

– Как, как? – не понял я.

– Ну, мне это трудно объяснить. Он распорядился собой как бездарный тщеславный строитель. Понимаете?

– Не совсем, – сказал я осторожно.

Она сердито тряхнула головой, раздосадованная моей непонятливостью. Ну и слава богу. Она, к счастью, не знает, что лучшая собеседническая добродетель сыщика не сообразительность, а терпеливая внимательность. Пока человек говорит сам, его не надо сбивать своими догадками и предположениями.

– Мне кажется, что на сооружение каждого человека, как на дом, отпущен определенный фонд, и использовать его надлежит целесообразно – чтобы хватило на все. Это, так сказать, в оптимальном варианте. А Иконников выстроил роскошный фасад, подъезд с колоннами, портик с лепниной. И тут средства кончились. А жилья за этим шикарным входом не оказалось – и пришлось ему обитать в великолепном беломраморном подъезде. Представляете, каково живется человеку в парадном?

– Но он ведь долго не знал, что это парадное? Он же думал, что это жилье?

Она грустно улыбнулась:

– Знал. Как не знал? И мне не мог простить, что я это тоже знаю…

– Но не всегда же так было? Она беспомощно развела руками:

– Да, не всегда. Но его судьба была предопределена.

– Почему вы так думаете?

– Почему? – переспросила она. – Я много думала над этим, но поняла все только много лет спустя. Дело в том, что Иконников нес в себе зерно своего разрушения. И чем большего он добивался, тем глубже пускало оно корни. Пока не одолело его самого…

Я промолчал. Она задумчиво сказала:

– Не знаю, обладал ли он задатками действительно гениального скрипача, но мне кажется, что обладал. Во всяком случае, он-то полагал о себе, как о состоявшемся гении. И это его погубило, потому что его жизненной философией стал девиз «гению все дозволено». И гению действительно дозволено все, но только в том, в чем он гений. А во всем остальном ему – нельзя. Нельзя все! Точнее будет – ничего нельзя!

– Ну, не такие уж аскеты все признанные гении, – усомнился я.

– Не в аскетизме дело. Но гений – это просто человек, наделенный каким-то необычайным дарованием. Во всем остальном – по физическим и моральным возможностям, по ресурсу времени – он равен всем остальным людям. И чтобы гениальность его получила должную огранку и становление, ему надо пренебречь очень многим из того, что доступно всем остальным людям. Иначе ему просто не хватит времени и сил…

– А Поляков? – спросил я.

– Поляков? – усмехнулась она. – Левушка и сейчас, не считая концертов, занимается по шесть часов в день. А он уже тридцать лет всемирно признанный музыкант. Он себя сам лишил многих прав, наделив бесчисленными обязанностями…

– Чем вы объясняете неприязнь Иконникова к Полякову?

– Это в двух словах не скажешь. Но мне думается, что причина – в крахе жизненной концепции Иконникова.

– При чем же здесь Поляков?

– При том, что это было столкновение двух мировоззрений. Поляков несет свои обязанности, чтобы служить музыке и людям, а Иконников добивался прав, чтобы музыка и люди служили ему. А поскольку с жизнью не поспоришь, то Иконников свел эту проблему к спору с конкретной личностью.

– У них были и прямые столкновения?

– Насколько я знаю, нет. Но их взаимоотношения испортились давно, еще во время войны.

– А что послужило причиной?

Она задумалась, и мне показалось, что ей не хочется говорить об этом, но она махнула рукой и сказала:

– Я, конечно, не стала бы говорить об этом сейчас снова после стольких лет. Но я расскажу вам эту историю с одной-единственной целью: чтобы вы поняли, что Иконников не имеет никакого отношения к краже скрипки. Он слабый и трусливый человек, и поняла я это, когда ему с Поляковым предложили выступить с концертом в осажденном Ленинграде. Я помню, что он впал тогда в ужас. Это была просто истерика. Он привык ко мне, как к вещи домашнего пользования, и потому даже не стеснялся меня. Его охватила такая паника, что он плакал ночью…