Аркадий Вайнер - Визит к Минотавру

– Вдруг вы снова с нами шутки шутите? А? – взглянул Севастьянов, прижмуривая на приемщика зеленый, в рыжих крапинках глаз.

– Да зачем мне теперь-то врать? – сказал с сердцем Комов.

– Это не вопрос, – сказал я. – Врать вообще некрасиво и по-своему даже невыгодно. А ведь случается еще изредка – врут люди. Бывает…

– Как говорится, мрачное наследие в нашем сознании, – сказал Севастьянов. – Я вот с полчаса назад столкнулся с таким пережитком.

– Так я же не знал, – беспомощно промямлил Комов.

– Что вы не знали? – невозмутимо спросил Севастьянов. – Что врать нельзя? Этому детей в яслях учат.

Комов промолчал. Севастьянов незаметно постучал себя в грудь и покивал головой. Ну, спасибо, Севастьянов, сочтемся службой.

– Вы с кем дома живете? – спросил я Комова.

– Один. А что?

– Так, ничего. Сегодня товарищ Севастьянов будет у вас приемщиком-дублером, до закрытия мастерской. Комов пожал плечами:

– Мне-то что? Пожалуйста, хоть до конца года.

– До конца года много. Но вот после закрытия мастерской я вас попрошу отсюда не уходить.

– А как же? – удивился Комов.

– А так же. Придется вам здесь переночевать. А чтобы не было скучно, вам составит компанию товарищ Севастьянов. И еще два наших товарища подъедут. Понятно?

– Понятно, – процедил Комов. – Это что же, арест считается?

– Нет. Это считается засада, – негромко сказал Севастьянов.

Я открыл дверь и услышал, как Обольников говорит Лавровой:

– Ну, конечно, кому свинья нужна, у того в ушах все время хрюканье…

Лаврова спокойно сказала:

– Естественно, каждому свое. Вот вы, например, в квартире у Полякова жар-птицу искали… Он махнул рукой.

– Да-а, чего там, сейчас уж правды все равно не докажешь… Лаврова, задумчиво глядя на него, предположила:

– Слушайте, Обольников, может быть, у вас действительно… того, -она покрутила пальцем у виска, – не все дома? Ведь вас с такой пинией защиты обязательно осудят на всю катушку. Вы пытаетесь отрицать совершенно очевидные для всех вещи…

Обольников затравленно посмотрел на меня, будто искал поддержки, хрипло сказал:

– Попить можно?

– Можно.

Придерживая одной рукой штаны, он налил из графина стакан воды, жадно припал к нему, кадык камнем запрыгал по горлу. Стакан он держал фасонно -не как-нибудь. Тремя пальцами – большим, указательным и средним – он держал стакан, безымянный был слегка отодвинут, а мизинец уж совсем был отведен в сторону, этакой птичкой-галочкой торчал его сухой палец. И, глядя на эту нелепо растопыренную кисть, я почувствовал, как в мозгу бьется, дергается, старается вырваться наружу, но не может сформироваться, принять форму не то какое-то воспоминание, или мысль, или догадка, не знаю. Но что-то застучало, мучительно захлопотало в мозгу и, не найдя лазейки, так и угас этот импульс. И вспомнил я о нем не скоро…

Обольникова увели. Лаврова сказала:

– Завтра он признается. Я усмехнулся:

– В чем причина такого светлого оптимизма?

– Плюгавый он человечишка. Один день под стражей и сегодня полдня уже выспрашивает, что ему будет, если выяснится, будто в квартире он бывал, но не воровал ничего. Ладно, черт с ним. Как дела с магнитофоном?

– Никак пока. Оставили засаду.

Мы посидели молча, потом Лаврова спросила:

– Знаете, что меня пугает в этом деле?

– Ну?

– Мы не имеем даже приблизительной гипотезы, как все это происходило. Наталкиваясь на какие-то факты, предметы или людей, мы ощупываем их как слепые, мучительно пытаясь представить себе, имеет это отношение к краже или случайно попалось нам на дороге.

– А Иконников?

– Что Иконников? – с нажимом сказала Лаврова. – Письмо? Может, нас на него наводят?

– Помимо письма есть телефон Филоновой, есть многолетняя, очень глубокая вражда к Полякову, наконец…

Я хотел сказать ей о том, как прыгал из руки Иконникова коралловый аспид, о том леденящем чувстве ужаса и беспомощности, которое охватило меня тогда. Но раздумал. Это ведь не доказательство, это только ощущения.

– Что наконец? – спросила Лена.

– Да пустяки. Так, показалось. Если письмо не наводка, то я просто уверен, что это геростратовские дела Иконникова. А если это липа, то мы с вами уже говорили с вором. Говорили и отпустили его домой…

– Почему?

– Автор письма знает, что мы вышли на Иконникова. В письме нет никаких указаний относительно личности Иконникова, однако оно составлено так, что само собой разумеется – Иконников нам хорошо известен. А почему автор письма об этом знает? Если бы он не знал, то хоть двумя словами, но обязательно обмолвился бы – кто такой Иконников, какое он имеет отношение к Полякову…

– Но почему вы думаете, что мы говорили с вором?

– Я это утверждаю только в том случае, если письмо на липовой коре смастерили. Сбивать нас с толку может только вор, и если это он нам подбросил письмецо, то он прекрасно осведомлен обо всех наших делах.

– Письмо написано женщиной, – напомнила Лаврова.

– Да, если в письме написана правда, – засмеялся я. – Но если нет, то, во-первых, женщины тоже иногда воруют, во-вторых, наш корреспондент прислал не свою фотографию, а письмо, так что он равновероятно может быть мужчиной и женщиной.

– Вы сами-то как считаете – верить этому письму или нет? Я долго думал, потом бессильно развел руками:

– Не знаю. Хоть убейте, не знаю. Но похоже на правду. Сегодня ночью я лежал, не спалось чего-то, и все думал про эти дела проклятущие. И мне неожиданно пришла в голову забавная идея…

Лаврова иронически прищурилась.

– Смейтесь, смейтесь. Если мое предположение верно, я еще вас крепко посрамлю, – сказал я. – Я понял, где может держать скрипку Иконников, если только взял ее он.

– Ну-ка, ну-ка, – подначила Лаврова.

– Он держит ее под клеткой с голубым крайтом. Или под аспидом…

Лаврова даже присвистнула:

– Ну даете, товарищ старший инспектор. – Потом весело захохотала. -Прелестная конструкция с одним-единственным недостатком…

– Каким? – заинтересовался я.

– В ней слишком много «если»…

Когда я уже уходил, Лаврова крикнула мне вслед:

– Вас разыскивал какой-то корреспондент из «Вечерней Москвы». Я не знала, будете ли вы сегодня, и дала ему ваш домашний телефон…

– Ладно, спасибо. До свидания.

Лифт, естественно, не работал. Я шел медленно, считая ступеньки. До моего четвертого этажа их будет шестьдесят две. По дороге домой я купил молока и батон. Сейчас слопаю это добро и мгновенно лягу спать, тогда до подъема я просплю десять часов и наверстаю все упущенное за эти дни. Замок плохо работал, и, чтобы открыть дверь, надо было как следует полов-чить с ключом. Замок плохо работает год, но мне некогда вызвать слесаря, а соседям и так хорошо.