Аркадий Вайнер - Визит к Минотавру

1/VIII – специальность – отлично.

10/VIII – русский письменно – не явился.

В те незапамятные времена, когда я еще был не в силах одолеть премудрости игры в домино, я любил выстраивать костяшки ровным длинным рядком, одну за другой, и, соорудив сложную конструкцию, легонько толкал крайнюю кость. Падая, она толкала следующую, та – третью, и весь ряд с негромким треском заваливался на бок.

Найдя сообщение об убийстве семнадцатилетней давности, я толкнул крайнюю костяшку в длинном ряду человеческих судеб, которым пришлось стоять рядом – на расстоянии одного человеческого падения…

– А в наших материалах, в МУРе, вы нашли что-нибудь интересное? -спросила Лаврова.

– Нет, их же арестовали через два дня – Баранова и Костылина. Пришли в «скупку» два таких важных сопливых деятеля с меховым манто. А уже ориентировка прошла. Ну, их прямо там и взяли. Допросили и, передали в прокуратуру, они ведь оба были несовершеннолетние. К вечеру они рассказали про Лопакова.

– И ни в следственном, ни в судебном деле ничего нет? – спросила снова Лаврова.

– Нет, о Белаше там нигде не упоминается ни единым словом. Но все трое осужденных проживали с ним в одном доме, и через день или два после убийства Белаш не явился на экзамен, срочно выехав из Москвы. Это, конечно, может быть совпадением, но…

– Дело большое?

– Нет. Они сразу во всем признались, расследование было закончено за месяц.

– А как формулировалось обвинительное заключение?

– Ну как обычно! Трижды судимый Лопаков, двадцати шести лет, вовлек в преступную группу несовершеннолетних Баранова и Костылина и, уверив их, что семья инженера Семынина находится на даче, уговорил обворовать квартиру. Но когда вскрыли дверь, неожиданно для себя они застали в квартире перепуганную старуху – мать Семынина. Старуха закричала, и тогда Лопаков ударил ее по голове ломиком.

– Как квалифицировал суд их действия?

– Суд признал убийство эксцессом исполнителя, поскольку оно выходило за рамки преступного сговора. Лопакову дали двадцать лет, а Баранову и Костылину – по девяти.

– А что с ними стало?

– Адресное сообщило, что Баранов проживает в Москве по старому адресу. А ответ на мой запрос о Лопакове и Костылине еще не пришел.

– Вы, конечно, собираетесь говорить с Барановым?

– Конечно.

Лаврова прошлась по кабинету, закурила, быстро взглянула на меня:

– О скрипке уже забыли все. Господи, как давно все это началось, будто сто лет пробежало.

– Сто – не сто… – пожал я плечами.

– Два месяца с небольшим, – уточнила Лаврова.

– Не-ет, – показал я головой. – Это началось не с минуты кражи. Я уверен – много лет назад все это началось.

– И вы хотите реставрировать поступки людей и время, которое уже безнадежно утекло? Даже если в этом прошлом и были заложены мины, то их взрыватели давно отсырели. Даже фейерверка не получится, не то что взрыва!

– Во-первых, в старую мину можно вставить новый взрыватель, и она громыхнет за милую душу. А во-вторых, не все забыли о скрипке. И я тоже…

– Станислав Павлович, но поймите, со стороны это виднее – вы хотите совершенно умозрительно связать канатом будку чистильщика и скрипку «Страдивари»! Ведь вы именно этого хотите, что бы вы ни говорили о стремлении познать глубинную природу поведения человека! А это логический произвол, и приводит он всегда к абсурду.

– Может быть! – упрямо сказал я. – Но я сам видел, понимаете-видел! – как испугался Белаш при встрече с Мельником. Почему Белаш должен был или мог так сильно испугаться при встрече с неизвестным ему, по существу, человеком?

– Но это не довод! Не довод! И во всяком случае, вы никогда не прочертите отсюда логическую цепь в прошлое. Ведь Мельник, в свою очередь, с пеной на бороде доказывает, что видит Беляша впервые! Значит, он врет, а ему сейчас врать нет никакого резона.

– А Мельник, может быть, и не врет.

– Но вы же противоречите себе! Если Мельник с Белашом никогда не виделись, то и волнение Белаша скорее всего вызвано обстановкой, ошибкой или тысячью других причин.

– Есть еще один вариант, – сказал я.

– Какой?

– Вот если, к примеру говоря, я выйду за дверь и буду смотреть оттуда на вас в замочную скважину, то вы меня не будете видеть, а я вас прекрасно рассмотрю.

Лаврова развела руками:

– Ну, знаете ли, таких вариантов можно придумать сколько угодно. Хорошо, давайте встанем на вашу точку зрения – предположим, что Белаш имел какое-то отношение к преступлению семнадцать лет назад и следствием установлен не был. И что? Сроки давности уже много лет как истекли. Он не может быть подвергнут уголовному наказанию и, следовательно, вас не боится.

– Ага! – злорадно сказал я. – Вот это уже другое дело! Мне не надо подвергать Белаша уголовному наказанию! Мне надо выяснить, способен ли он на такой поступок.

– Да ничего вы не выясните! – с досадой сказала Лаврова. – При всех обстоятельствах он был тогда еще мальчик, ребенок! А человек сильно меняется с годами…

– Верно, – согласился я. – Тогда этот мальчик, еще ребенок хотел быть, как тамбур-мажор Иван Степанович Лушков – двух с половиной метров роста. И очень нехорошо играл со своим учителем.

– В каком смысле? – удивилась Лаврова.

– В смысле старого анекдота о том, как в вагоне едет надоевший всем игрой на гитаре заяц. Сделала ему лиса замечание, он ей говорит – идем в тамбур потолкуем. Вышли. Через минуту возвращается и бросает на лавку лисью шкурку. И за прежнее. Не выдержал волк – пошел в тамбур с зайцем толковать,– возвращается вскоре заяц с волчьей шкурой. Заревел медведь -сейчас, мол, я тебе покажу игру, а тут открывается дверь из тамбура, просовывает голову лев: «Эй, заяц, кому тут еще наша музыка не нравится?»

– Не понимаю, – растерянно сказала Лаврова. – Вам же самому еще недавно так нравился Белаш?

– Да, нравился. Но его старый учитель Трубицин хотел с ним поговорить, а Белаш послал ему с барского стола бутылку шампанского…

– Станислав Павлович, дорогой мой, но ведь это же несерьезно, – почти сочувственно сказала Лаврова.

– Нет, серьезно. Старым учителям на многое рассчитывать не приходится, но на благодарную память они право имеют…

Николай Баранов, семнадцать лет назад называвшийся смешным дворовым прозвищем Бибика и приговоренный к девяти годам колонии общего режима за разбойное нападение, условно-досрочно освобожденный за примерное поведение и добросовестное отношение к работе, в тот момент, когда я пришел к нему домой, высаживал на горшок трехлетнюю дочку.

У девочки были такие же, как у отца, прозрачные голубые глаза и белые кудряшки. Сидя на своем троне, она что-то строго выговаривала отцу, а тот покорно и согласно кивал головой.