Анатолий Курчаткин - Звезда бегущая

У него от выезда в совхоз тоже остался рубль, и полтора рубля добавила Люся.

— Все, приехали, — вываливаясь из кабины, довольно сказал Шамурин, снова с шуршаньем потирая ладонью бороду.

В лифте, с легким поскребыванием запахнувшем за ними автоматические двери, ехали молча. Шамурин, как вошли в подъезд, враз посуровел, брови у него сдвинулись к переносью, и он все пошоркивал и пошоркивал ладонью по бороде на щеках.

Холл перед квартирой с горящей под потолком лампой дневного освещения был закрыт. Шамурин пошарил по карманам, постоял в задумчивости и позвонил.

Ни одна из трех дверей внутри холла не открылась. Подождали. Шамурин снова поднес руку к кнопке, помедлил, помедлил — и позвонил.

Открыли после третьей попытки. Не то чтобы открыли, а дверь квартиры справа немного приотворилась, на ширину цепочки, и оттуда глянули на них чьи-то глаза. Потом дверь снова захлопнулась, Гаврилов ждал — сейчас она откроется на полную ширину, но дверь не открывалась.

— По-моему, не очень-то хотят нас пускать, — с быстрым смешком проговорила Люся.

— Ничего, ничего, — обернувшись, успокаивающе помахал рукой Шамурин.

Прошло около минуты, и дверь снова отворилась. Теперь она отворилась по-настоящему, и из нее, сонно помаргивая, придерживая руками халат на груди, вышла женщина, отомкнула дверь холла.

— Это я, — шепотом почему-то сказал Шамурин, переступая порог. — А это со мной, — махнул он рукой на Гаврилова с Люсей.

— Вижу, — отозвалась женщина и, не проявляя никакого желания познакомиться, пошла обратно в квартиру.

— Пойдемте, — все так же почему-то шепотом позвал Шамурин. И пояснил: — А это моя жена, Валя зовут.

Они зашли в квартиру, и Гаврилов с размаху закрыл за собой дверь.

— Тсс! — с приложенным к губам пальцем повернулся к нему Шамурин. — Раздевайтесь давайте. Вот сюда.

Жена его, взмахнув полами халатика, скрылась за комнатной дверью.

Квартира была точно такая, как у Гаврилова. Та же малюсенькая, тесная прихожая, та же, вон видно, кухня, то же все расположение дверей — те же, выходит, тридцать два метра двух совмещенных комнат. По узкому короткому коридорчику, ведущему на кухню, были натянутые веревки, на них висели мокрые белые и голубые пеленки, марлевые подгузники в желтых пятнах, ползунки, косынки, в квартире стоял волглый кислый запах младенческих испражнений.

— Проходите, — сказал Шамурин, показывая в сторону кухни.

Кухня тоже была вся завешана пеленками, стол был заставлен грязной посудой, мерными детскими бутылочками с сосками на горлышках и без, валялась какая-то засохшая колом, в розовых потеках марля.

Как-то вся эта обстановка не подходила к тому, что было обещано. Гаврилов смятенно посмотрел на жену, встретился с ней взглядом и испуганно, торопясь отвел глаза.

Шамурин с сосредоточенным, суровым лицом завернул пеленки болтающимися концами на веревку и подставил к столу табуретки:

— Садитесь.

Гаврилов с женой молча сели.

Шамурин стал собирать со стола грязную посуду — тарелки звякали, не укладывались одна в другой, звонко задребезжав, вывалились на пол ложки.

— Давайте я помогу, — вскочила со своей табуретки Люся.

— Тсс! — обнажил крепкие белые зубы Шамурин. — Не надо, я сам, все в порядке.

Гаврилов снова встретился взглядом с женой и снова, так же быстро, отвел глаза.

— Геннадий! — шепотом позвала Шамурина из прихожей жена.

Шамурин с грудой тарелок в руках вздрогнул, торопясь, с грохотом пристроил ее сверху такой же груды в раковине, бросил Гаврилову с женой: «Сейчас», — и выскочил из кухни.

Из прихожей донесся приглушенный шепот — жена что-то спрашивала Шамурина, он отвечал, потом оба они замолчали, и спустя мгновение Гаврилов услышал, как дверь в комнату открылась и закрылась. Он сидел спиной к коридору, оглянулся, чтобы увидеть, что там делается, и жена сказала ему, тоже шепотом:

— Они оба ушли.

Гаврилов вернул голову в нормальное положение и, пригнув ее к столу, стал водить грязным обломавшимся ногтем по клеенке, вырисовывая невидимую многоконечную звезду. Улица, дождичек, затем стремительная езда в машине через весь город с рвавшимся в кабину через приоткрытое окно острым сырым ветерком повторно проветрили его, и воздух перед глазами вновь потерял свою зыбкую текучесть.

— Может, пойдем? — шепотом предложила жена.

— Сейчас, сейчас, погоди, — не сразу, через паузу, боясь взглянуть на нее, пробормотал Гаврилов.

Дверь из комнаты распахнулась, и Шамурин, ступая мягким, неслышным шагом, быстро вошел на кухню.

— Все. Все в полном порядке, — потряс он рукой с выставленной вперед ладонью. И пошуршал ею по бороде: — Значит, так… Ага! — Он сгреб со стола детские бутылки, перевалил их на разделочный стол возле раковины и обмахнул клеенку почавкивавшей у него в руках мокрой тряпкой. — Сейчас все будет в порядке…

Он достал из холодильника початую наполовину пол-литровую банку грибов и, не перекладывая ни во что, прямо так, поставил на стол. Пошебуршал потом в холодильнике какими-то бумагами, но больше ничего не вынул — закрыл и полез в полки, рядком висящие на противоположной стенке.

Дверь из комнаты снова открылась, и на кухню вошла, в том же красном байковом халатике до колен, только подвязанном поясом, и в косынке на волосах, жена Шамурина.

— Здравствуйте, — поздоровалась она на этот раз.

И Гаврилов с женой тоже вынуждены были запоздало поздороваться:

— Здравствуйте. Добрый вечер.

— Садись, — сказала Шамурину жена, он сел за стол, между Гавриловым и Люсей, она подала рюмки, блюдца, вилки, а на середину поставила початую, как и грибы, четвертинку «Столичной».

Все это она проделала молча, закрыла затем полки и по-прежнему молча, так что Гаврилов не успел даже ничего сообразить и остановить, ушла в комнаты.

Шамурин открыл заткнутую полиэтиленовой пробкой четушку и, тоже молча, стал разливать. Рюмок на столе было три, блюдец три, вилок три.

— Ну, значит, — потирая и оглаживая ладонью бороду, сказал Шамурин, берясь за рюмку, — за… знакомство, значит…

— А-а… прости, Ген, — в растерянности спросил Гаврилов. — А-а что же… втроем?

— Втроем, ну, втроем, — с собранными к переносью бровями, глядя куда-то на плечо Гаврилову, ответил Шамурин.

— А-а… это… — взглядывая на жену и от стыда тут же отводя глаза, совершенно уже потерянно сказал Гаврилов, — что-то… ехали-то… ну, песни-то?

Шамурин снова стал оглаживать бороду и еще пропускать ее между пальцами.

— Песни, видишь ты… Петя… я тебе так… сегодня, Петя… не торопи, знаешь, событий… не сегодня…

Гаврилова так всего и передернуло.

— А где же у вас мать? — со странной улыбкой спросила Люся. — Может, ее вовсе и нет?