Лазарь Карелин - Что за стенами? [сборник]

А человек, от природы наделенный «эффектом присутствия», диктор или там лектор милостью божьей, а человек этот был каким-то всего лишь воспитателем в общежитии, каким-то подснежником был, подрабатывающим вот на своей жалчайшей машинке, дабы подкопить деньжат для отпуска, чтобы где-то там у Черного моря прокалиться до самых костей.

— Вы никогда, Сергей, не были актером? — спросил Всеволод Андреевич. — Ну, хотя бы в самодеятельности?

— Что вы! — Сергей даже руки вскинул над баранкой, будто за голову хотел схватиться. — На людях выступать для меня мука.

— А пошли в юристы.

— Иное дело. — Он вдруг помрачнел. — Так ведь ушел.

— Или вот стали воспитателем в молодежном общежитии.

— Я там речей не держу. Там с речами делать нечего.

— Но толковать-то, внушать-то приходится.

— Разговариваю, конечно. Все больше с глазу на глаз. Что можно сказать с глазу на глаз, того не скажешь при людях. Вдруг сразу обидным это для человека выходит. Согласны со мной?

— Согласен.

Да, он был согласен с Сергеем. С тем бесспорным, про что он говорил, и с его лицом, которое было правдивым до последней черточки, не поигрывало в простоту или там в самоуничижение, не угождало, не поддакивало, а жило правдой слов, правдой этого человека до самого его донышка. Откуда такой?

Они ехали, сидя близко к земле, и совсем иначе открывалось все вокруг, будто добрее с ними стала природа, доверчивее к ним, как доверчива она к велосипедисту, въезжающему в проселок. Мимо мчались громадные и сверкающие машины. Те, напротив, казались заносчивее обычного. И само шоссе уподобилось быстроводной реке, с тревожным проблеском течения, скользящего к близкому водопаду. Да, мир стал новым вдруг. И все потому, что ехал в крошечном «Запорожце»? И еще потому, что спутник твой был вот таким вот, каким он был? А — каким?

Есть люди, рядом с которыми, рассматривая их, рассматриваешь себя. Это, конечно же, знаменитые люди, взысканные удачей, талантливые, яркие, победоносные. Но Сергей-то этот был не таким. Где там! А вот Всеволод Андреевич, рассматривая его, невольно всматривался в себя. И вопросы, вопросы начались к самому себе, в вопрошающую эту — или взыскующую? — вступал он полосу.

— От мигалки влево, — сказал он.

— Перемены тут у вас, — сказал Сергей. — Вон какой из стекла пост отгрохали. Художника бы туда. Такой обзор!

— Обзор что надо. Сколько вам лет, Сергей?

— Тридцать пять. Много?

— Мне почти сорок. Много?

— Я так и подумал, что сорок. А меня все в мальчишках держат. Ну, от силы двадцать восемь дают.

— Радоваться надо.

— Так если бы за внешность, а то за сущность.

— Как?

— Не тяну свыше двадцати восьми. Ничего не успел свыше.

— А я успел, по-вашему?

— Вам — сорок.

— Такова моя сущность?

— Да. — Сергей улыбнулся, добро и согласливо, и как бы шагнул с помощью этой улыбки из зоны серьезного в зону улыбчивую, где не спорят, не присматриваются, не опечаливаются.

— Это — хорошо? — попытался удержать его в серьезном Всеволод Андреевич.

Сергей улыбнулся ему той же улыбкой и не ответил.

Шоссе ввело их в деревню, когда-то кем-то нареченную не без вызова. Раздоры — вот так звалась эта деревня. Что за Раздоры? Какие могли быть тут раздоры? В какие времена?

Никто, с кем бы в первый раз ни приезжал к себе на дачу Всеволод Андреевич, не упускал из вида этого названия, красовавшегося при въезде на транспаранте. И обязательно начинались расспросы: «Почему Раздоры? Когда начались?» И шутки непременно шутились: «А нынче как тут у вас — все раздорничаете? Как вы уживаетесь-притираетесь в своих Раздорах?» Дело в том, что и дачный поселок и железнодорожная станция тоже были названы Раздорами.

Разумеется, и Сергей, едва миновали транспарант, обратился к Всеволоду Андреевичу с вопросом:

— Давно хотел узнать — почему Раздоры?

— Толком не знаю. Говорят, что некогда крестьяне судились из-за каких-то тут земель с местным помещиком. Ну вот и Раздоры. Долго, видимо, шла тяжба, оставила след в душах. Такова легенда. А так ли было на самом деле, нет ли — не ведаю.

— Что ж, легенда подходящая.

— Я — историк, мне надобны факты. Давно собирался порыться в архивах, старые краеведческие книжки полистать, да все нет времени. Впрочем, так ли уж это важно, каким именем и почему наречены эти два холмика, да поле, да смешанный лесок, да десяток-другой изб на земле Российской?

— Так вы историк? Славное занятие. Почему, а мне кажется, что важно и про эти два десятка изб разведать, с чего у них началось.

— Конечно, конечно, но велика Россия. Бог мой, сколь причудливы имена иных селений. И не у одних только у нас. К примеру, в Штатах, а страна эта, как вы знаете, молодая, ее население складывалось из эмигрантов, так там вы можете встретить и Москву, и Париж, и Вену. Крошечный городок и, нате вам, — Париж.

— Я слышал об этом. Тоска по родине, да? Первые поселенцы, наверное, долго еще тосковали по родной земле. А уж потом только привыкли, стали американцами.

— И тоска по родине и простота решения, когда легко достигается единство мнений. Назвать город, поселок, даже человека назвать — дело не легкое, требующее фантазии. А тут все просто. Переселенцы из Франции — Париж, переселенцы из Англии — Лондон.

— А — Раздоры?

— Была тяжба с помещиком — вот и Раздоры. Но, повторяю, это легенда, а факты могут все опровергнуть. Легенда тоже часто результат нетрудных размышлений, скользящей по поверхности логики. Истина же требует усилий мозга, исследования, сопоставлений — словом, волевого напора. С истиной трудно. Ее надо добывать, воевать, защищать.

Говоря все это, Всеволод Андреевич поймал себя на мысли, что ему хочется понравиться Сергею, произвести впечатление. А зачем, собственно? Сейчас они повернут от магазина влево, потом, спустя двести метров, снова влево и — стоп, приехали. А там, свершив еще небольшое усилие по транспортировке телевизора от калитки до дачной веранды, свершив затем нехитрый обряд передачи из рук в руки, ну, скажем, десятки, предстоит им расстаться на веки вечные. И какая важность, что будет думать о нем этот, спору нет, милый человек, погоняя свой самоварчик назад к Москве? Да и станет ли думать? Заработал — и дальше, дальше, дабы нового подхватить клиента, дабы копились денежки, чтобы можно было рвануть в отпуск к вожделенному Черному морю и прокалиться там до самых костей.

— Вон там впереди магазинчик по правую руку, — сказал Всеволод Андреевич. — Прямо перед ним легла дорожка влево. Нам — туда.

Сверкнул самоварчик. Покатил, въезжая во внутренние порядки дачного поселка, в котором и детство и юность прошли Всеволода Андреевича, где знал он всех и все его знали, хотя в последние годы живал он тут не часто, далеконько порой заносило его в последние годы.