Сарвар Азимов - Узбекские повести

Взгляды всех в ресторане были прикованы к Рамазану. Сегодня был его праздник, его торжество: забылись вчерашние печали, он снова в родной стихии, опять тот же неунывающий, веселый, простодушный Рамазан.

Выйдя из ресторана и простившись с друзьями, я поехал на вокзал проводить Рамазана. До отхода поезда еще было время, нам хотелось пить, и Рамазан под этим предлогом снова затащил меня в ресторан на вокзале. Сам он уже изрядно выпил в тот вечер. И вдруг стал изливать мне душу.

— Я тебе все скажу, слышишь… Все! Только не поверишь ведь, приятель. Знаю я, не поверишь! А жаль! Хоть на этот раз поверь!..

Вот что он мне рассказал.

В тот злосчастный день Рамазан действительно собрался ехать в Барнаул. В ожидании поезда решил пообедать в ресторане. За столиком познакомился с пожилым мужчиной, как оказалось, его попутчиком. Потом Рамазан помог своему новому знакомому поднести вещи к вагону — те злополучные чемоданы и несколько коробок. Перед самым отправлением поезда к ним в купе заглянули двое мужчин. Почувствовав, что за ним следят, сосед по купе стал слезно умолять Рамазана выручить его и признать часть вещей своими. «Пронесет, поделимся выручкой. Меня уже знают, поймают — не миновать мне тюрьмы. А у меня жена, маленькие дети. Вы молоды, вам простят». Простачок, добрая душа, Рамазан согласился, поверил пожилому человеку. И тут его окружили милиционеры. «Да, это мой багаж, — ответил он в замешательстве. — Все мое!» Оглянулся — а того мужика и след простыл, исчез, как в воду канул.

— Ну вот, я же вижу, что ты мне не веришь. Я так и знал, — говорит Рамазан разочарованно и, махнув рукой, добавляет. — Никто не верит.

— Почему всего этого ты не рассказал на суде?

— Говорил я на следствии, тысячу раз повторял. А следователь и слушать не хотел. Не верил. А что поделаешь, коль попался в руки с поличным? Попался — отвечай. Ведь все равно не отпустят, пожурив и похлопав по плечу? Да и следствие это, и предварилка — до чертиков мне надоели. А, думаю: будь что будет!

— Ну, дурак! Послушаться какого-то подлеца, мошенника… И надо быть таким идиотом? Да я бы, хоть убей, не поверил ему…

— А я вот поверил, дружище, что теперь делать? Сказал, что у него семеро детей, и все девочки. И что трое уже взрослые, и пора выдавать замуж, а он работает сторожем на заводе, и денег на содержание семьи не хватает, да еще жаловался на больную печень. Поглядел бы ты на него тогда — тоже бы поверил.

— Ну и получил награду за доверие! И тебе тоже надо было дать деру. Бросить все и бежать. Или уж сказать сразу, что эти вещи не твои. Голова ты, голова! Пусть бы все конфисковали. Тебе-то что!

— Тогда бы его поймали! Я же обещал его выручить. Это было бы нечестно с моей стороны.

— Ух-х! — я даже завыл. — Да пусть бы его поймали и посадили за решетку! Поделом ему! Нет, ей-богу, ты ненормальный, — слово он, видите ли, дал! Сироток пожалел — кто их, бедненьких, замуж выдаст!.. А что это был отъявленный негодяй, спекулянт высшей марки — тебе и невдомек! Они все такие жалкие…

— Это вам видней, писателям. Вы на язык остры, находчивы. Как не верить, когда убеленный сединами человек слезно умоляет помочь? Да, ладно, приятель, что теперь горевать — что было, то прошло и быльем поросло. На мир я и через решетку посмотрел, не повредило…

Обхватив руками голову, Рамазан сидел за столом и задумчиво смотрел в окно. Тихий, скромный. «Могут не нравиться его поступки, с ним можно во многом не соглашаться, но не любить его нельзя!» — подумал я.

А он, подмигнув мне, вдруг сказал:

— Сейчас подойдет новосибирский, может махнуть мне в Барнаул, а?

— Клянусь! — сказал я сердито. — Не быть мне мужчиной, если не сдам тебя в милицию! Хватит морочить голову!.. — Тут я взглянул на него пристальней: на лице у него было прежнее беспечное выражение, словно ничто и ничему его так и не научило. Я вдруг почувствовал, что устал и волноваться, и возмущаться. — А, ладно!.. — сказал я. — Езжай, куда хочешь! Только здесь больше не появляйся!..

Рамазан поднялся — и ушел. Когда поезд тронулся, сквозь перестук колес до меня донеслось знакомое: «Ч а н т р и м о р э - э!..» Ответ застрял у меня в горле. Поезд уже не остановить. Ни мне, ни Рамазану. Уехал Рамазан и теперь действительно не вернется!

Вдруг и люди вокруг меня, и весь шумный город показались мне серыми и скучными.

Рамазан в самом деле больше не возвращался. Я слышал от друзей, что живет он в Байсуне, женился на дочери дяди (мать, видно, уже поправилась). Построил себе дом и, поговаривают, собирается отметить рождение сына.

Прошлой осенью я был в Байсуне. Возвращаясь с приятелем из гостей, я проходил мимо базара. Приятель толкнул меня в бок.

— Узнаешь своего старого друга!..

Рамазан! Он стоял, засучив рукава, за прилавком, перед полным ящиком яблок и громко зазывал прохожих. Червячок у меня в душе закопошился: «Не случайно его тогда осудили…» И тут же оборвал себя: «Что поделаешь, нужно кормить семью, каждый крутится, как может».

— Говорят, в Барнауле яблок мало уродилось, не лучше ли туда поехать продавать, — сказал я, подойдя к нему сбоку.

— О-о! Кого я вижу! — лицо его засветилось улыбкой. — Я уж подумывал так поступить, да не было советчиков. А урожай у нас хорош — вся земля яблоками усыпана. Как говорится, яблоку негде упасть. Скоту скормить — душа болит. Лучше уж, думаю, так — не пропадать же добру, — Рамазан выбрал из кучи по два больших яблока и протянул нам с приятелем. — Попробуйте, таких и в райских садах не сыщете!

Мы немного постояли, поболтали о том о сем. Между разговором он все же продолжал зазывать прохожих, наполняя их сумки, карманы, а если не во что было положить, то просто клал за пазуху.

— А почему ты денег не берешь за яблоки? — поинтересовался я.

— Родственник отца, неудобно.

— А это?

— А это знакомая, соседка…

— Если тебе действительно их некуда девать, что ж не сдашь государству!..

— А что, я им должен? Дешево покупают!

— Ты же все равно даром отдаешь?

— Так то ж знакомым да родным.

— У тебя же в Байсуне чужих нет.

— Есть! — улыбнулся Рамазан. — Вот ты, например. Человек городской, ненашенский!

Вечером он принес к нам домой целую сетку отборных яблок.

— Какое-никакое, а ты все ж носишь звание поэта. Неприлично тебе, думаю, ходить по улице с авоськой, авторитет твой испортится…

«Авторитет испортится!» Это только Рамазан так может сказать!

Вот вам и Ра-ма-зан!

…Рамазан, друг, приятель, вот, по мере сил, я постарался рассказать о тебе. Не принимай близко к сердцу, если я где-то хватил лишку. Но, что поделаешь, таково писательское ремесло, нельзя иначе.

Если тебя интересует моя жизнь, то живу я по-прежнему — размеренно, спокойно. (По-моему, даже слишком!) Я не ною, не плачусь! Всего у меня хватает! И все же чувствую — чего-то не достает! Может, больших забот, беспокойства или чего-нибудь такого, что не оставит человека равнодушным… Я не удовлетворен собой, своими делами. Все, что я написал, — мне кажется мелким, ненужным, незначительным. Придя на работу — ожидаешь какого-то чуда и дома ждешь, и все напрасно! Порой хочется биться головой о стену — авось это что-нибудь даст!..