Владимир Лидин - Отражения звезд

— Я знаю Персея, — сказал Гаврик уверенно. — На нем Ростислав Николаевич плавал.

Ростислав Николаевич Авсеенко, бывший морской офицер, геофизик, был в числе тех, кто хорошо понимал, сколько лет можно строить электростанцию, понимал и то, как беспокоится мать, когда ее сын семи лет остается дома на попечении самого себя, пригласил его как-то:

— Зайди ко мне, Гаврик, посмотреть морскую звезду. — И Гаврик зашел к нему раз и посмотрел морскую звезду, желто-розоватую и шершавую, а Ростислав Николаевич показал еще и красивый кортик с граненым клинком.

Обычно, когда Ксения Андреевна уходила на работу, за Гавриком бралась присматривать соседка Серафима Семеновна, работавшая немало лет письмоносцем, и многие на этой 10-й Парковой и на других Парковых улицах знали ее, нередко приносившую добрую весть, а плохих лучше бы и не было. Серафима Семеновна, маленькая и седенькая, до сих пор торопливая, до сих пор куда-то запаздывавшая, хотя некуда было ей торопиться и некуда было запаздывать, осторожно утром звонила, так осторожно, что звонок словно всхлипнул или заикнулся, но Ксения Андреевна даже сквозь утренний сон слышала его.

— Вам купить чего-нибудь? — спрашивала в прихожей Серафима Семеновна шепотом, чтобы не проснулся Гаврик. — А то я на рынок иду.

И Ксения Андреевна всегда с покорным вздохом отвечала:

— Просто совестно беспокоить вас, да и нести тяжело.

— Я, миленькая, носить сумки привыкла, — отвечала Серафима Семеновна. — Особенно в конце месяца, когда новые номера журналов пойдут... у меня и правый бок выше.

И вправду, был чуть повыше правый бок Серафимы Семеновны, всегда ходила со своей почтальонской сумкой, перегнувшись чуть на сторону.

— Давайте раз навсегда условимся, Ксения Андреевна, — сказала она однажды. — Мы с вами обе — женщины, нам декларации насчет нашей трудной жизни друг дружке не нужны... так что кому же и понять друг дружку, как не нам с вами?

Единственного сына Серафимы Семеновны убили на войне, и раз в году и до сих пор ездила она под Ельню, где его убили, стояла над одной общей могилой, представляя себе, что именно в ней похоронили ее Витю, а слез было выплакано столько, что перевесят все на свете сумки с их тяжестями. И они согласились, что не нужно никаких деклараций, если люди понимают судьбу друг друга, а Серафиму Семеновну Гаврик считал в числе тех, к кому принадлежал и Ростислав Николаевич, и так надежно было все-таки, что Серафима Семеновна брала Гаврика куда-нибудь с собой, постоит с ним рядом, пока он съест трубочку с мороженым или брикетик пломбира, только попросила раз:

— Ты матери не объясняй, что угощаешься, а то еще скажет — трачусь на тебя, а для меня это удовольствие... а вырастешь — сразу мне мороженый торт поднесешь, я его мигом сглотну.

— Как — сглотнете? — поинтересовался Гаврик.

— А вот так — раскрою пошире рот и сглотну, — и Серафима Семеновна широко раскрыла рот, в котором было несколько корешков, все, что осталось от той поры, когда она перекусывала, случалось, суровую нитку.

А как-то, когда передавали по телевизору программу «Время», выступил кто-то крупный — может быть, заместитель министра, а может быть, и сам министр, стал перечислять, какие электростанции вошли за последние десять лет в строй, и среди них значилась и та электростанция, уже давно построенная, на которой работал Петр Георгиевич Чагодаев. Серафима Семеновна ничего не сообщила об этой передаче, только на другой день под вечер зашла к Ксении Андреевне, сказала так невинно, что сама порадовалась этой невинности:

— Хочу завтра в Зоологический сад сходить, я ведь всяких зверушек до ужаса люблю... может, и Гаврик сопроводит меня?

И Гаврик сразу же согласился сопроводить Серафиму Семеновну, пошел с ней на другой день в Зоологический сад, посмотрели и слона, и белых медведей, по временам бросавшихся в зеленую воду, и обезьян, а одна просунула сквозь прутья клетки серую лапку, и Гаврик подал ей половинку бублика с маком, обезьяна, кроша бублик, все поглядывала при этом на Гаврика, потом снова протянула серую лапку, и Серафима Семеновна сказала:

— Это она благодарность выражает... вот ведь немудрена штучка — мартышка, а у нее тоже своя вежливость.

Правда, обезьяна протягивала лапку за второй половиной бублика, но Серафима Семеновна всегда хотела верить в лучшее.

Они погуляли в Зоологическом саду, Серафима Семеновна угостила еще мороженым в вафельной корзиночке, пообещала:

— Мы с тобой как-нибудь в наш Измайловский парк большую вылазку сделаем... мне самой охота в лесу погулять, а может, найдется какой-нибудь дяденька, попрошу покатать тебя на лодке, и вообще, Гаврюшенька, насчет меня не стесняйся: случится, соскучишься один, всегда зайди посидеть, или я к тебе зайду. Я интересную жизнь прожила, порасскажу тебе, какие письма бывают, или бандероли, или посылочки с доставкой на дом, а то и ящичек какой-нибудь попадется.

Наверно, Серафима Семеновна имела в виду тогда ящик для находок, вроде той хлебницы, которую принесла вчера мать... а в хлебнице лежит теперь хлеб, это лучше, чем в кастрюльке, как обычно держали, в хлебнице хлебу хорошо, и ни черстветь, ни плесневеть не будет.

Утром, уходя на работу, Ксения Андреевна сказала:

— Идем, Гаврик, а к концу уроков Серафима Семеновна зайдет за тобой в школу... ради бога, слушайся ее, это добрая душа, другой раз подумаешь о таких людях — и на душе отляжет.

— Я слушаюсь, — сказал Гаврик, — только она всегда так быстро бежит по улице, ни на что поглядеть не даст, а я не люблю, чтобы быстро.

— Вот видишь, — засмеялась Ксения Андреевна, — и не поспеваешь за ней. Таких людей особенно ценить надо... значит, у нее не только душа молодая, но и ноги еще молодые.

Гаврику, видимо, понравилась мысль, что у Серафимы Семеновны ноги моложе его ног, которые не поспевают за ней.

— Ладно, — сказал он хитро, — я завтра сам затороплюсь... только держись.

— Зачем же так... все-таки Серафима Семеновна уже старый человек, а тебя она любит, она к тебе неравнодушна.

Гаврик польщенно помолчал, ему было приятно, что кто-то к нему неравнодушен, и, когда Серафима Семеновна зашла за ним в школу, старался поступать как человек, который должен ценить чувство к нему, чуть прибавлял шаг за торопливой Серафимой Семеновной, и та была довольна, что они идут рядом.

— Ты чего будешь делать дома? — спросила она. — Я сначала покормлю тебя, потом уроки приготовишь... а выйдешь погулять — теплую курточку надень, мама наказала, чтобы без теплой курточки ты и носа наружу не высунул, сегодня холодно, зима уже дышит.

— Я как сделаю уроки, к Ростиславу Николаевичу зайду.

— Докучаешь ученому человеку, лучше в «Юный техник» поиграй, построй что-нибудь, — может, в свое время инженером станешь, твое умение сгодится тогда.