Ксения Васильева - Частные беседы (Повесть в письмах)

Дениска проснулся, пока, пиши…

Здравствуй, Вит! Поздравляю тебя, Татьяну и молодых ото всей души, ото всего моего, по-моему, очень небольшого сердца, но уж куда денешься — какое е. Со внучиком Денисом! Наверное, действительно необъяснимое чувство — иного отцовства, «дедства», молодости и грусти… Мне не дано этого испытать. Обойденный. Что ищешь — то обрящешь. И не буду квакать, что женился не на той, что Инна виновата. Не так это. Нормальная она баба, я ей жизнь сломал, отпустил уже поздно, все чего-то ждал от нашей семейной жизни, хотя ясно было, что ждать нечего. Разные мы с нею люди, и не потому что я хороший. Я обыкновенный, она тоже, — но разные. Все как-то не хотелось менять привычек, уклада, Инна мне последнее время и не мешала, отъединилась, а за домом смотрела, все в этом плане было нормально. А я ни туда, ни сюда. И не отпускал и не любил. Не любил я никого, Вит, вот так и вышло. Да и меня мало кто любил, каков вопрос — таков ответ. Ведь семья все же в основе имеет любовь, такую-сякую, переродившуюся, изменившую свой вид и так далее, но любовь как изначальное состояние. Страсти у меня в жизни были и страстишки, а душу свою я не чувствовал никогда. Зато теперь отплата. Душа моя сейчас в основном и мается, спала-спала, проснулась, и ну ей сразу терзания и изнывания, по всем поводам — болит, а заключена она в области сердца, я теперь это уловил.

Еще раз поздравляю всех, а особенно Дениса, что он на свет выбрался, из тьмы и хаоса. Его особенно поздравляю: жизнь прекрасна, несмотря ни на что!!!

Приезжал на днях в Москву Володя Краснов (ты любишь порядок— вот тебе события по порядку). Сижу дома, читаю В. Распутина «Живи и помни» (не читал? Советую…), тихонько чаек попиваю (пристрастился…), звонок телефонный. Володя. Приехал в командировку, хочет почему-то зайти ко мне (я, конечно, всех из Пыльве приглашал к себе, но Володя…). И я вдруг так искренне ему обрадовался. Он сказал, что скоро придет. Я забегал по квартире, проверил холодильник, все ли там есть. Понял, что люблю и помню Пыльве и хоть сейчас готов туда мчаться к своей красавице Яновне, к соснам и всему любимому.

Приехал Володя. Я открыл ему дверь и ошалел. Это был не Володя Краснов, фанаберийный, толстый, самодовольный, это был худой белобрысый паренек, скорее даже блеклый постаревший молодой человек, с явно обозначившимися складками у рта, с хрящеватым, вислым носом, острым подбородком и неожиданно большими карими глазами. Вот так. Он увидел мою обалделость и улыбнулся, но не своей всегда чуть снисходительной улыбкой, а тоже по-новому — немного насильственно, как-то криво, обнажив, опять-таки неожиданно, крупные, выдающиеся вперед зубы. Он вошел и спросил меня, не удивлен ли я его появлением… Я замялся, потому что был удивлен уже не появлением Володи, а его видом… Володя снова улыбнулся своей новой улыбкой.

Сели мы за столик журнальный, нашлось у меня кое-чего в холодильнике, он стал рассказывать про командировку, я не помню что, да и слушал я его как-то вполуха, чуял, что не затем пришел Володя… Враз он остановился и сказал, что пришел ко мне по многим причинам, но главные — две: не может видеть своих старых московских друзей (вот оно!) и потому что ему хотелось именно мне рассказать про все, потому что ему казалось, что я не терплю его («не терплю» — перегнул Володя…).

Передам тебе его рассказ целиком, как запомнил.

«Вы думали, что я не люблю Милу, что я пустой дурной парень, так оно и было. Но в одном вы ошибались. Милу я любил, и очень. А вот она-то меня совсем не любила, сначала — да, а уже потом, очень скоро — нет. Но это я виноват, я. Хотя, может быть, если бы она поговорила со мной, может быть, я бы пришел в себя. Нет. Тогда бы я не пришел в себя, забурел так, что стыдно… сейчас. Она ушла от меня. К одному нашему общему знакомому, доктору наук, но я не осуждаю ее, она красавица, прелесть, и доктор это ценит еще как! Он купил ей дубленку, о которой она так мечтала… И дубленку, и кожпальто сразу, и еще что-то. Но не в этом, конечно, дело. Она женщина, стопроцентная женщина, а я забыл об этом напрочь, ни цветочка не подарил, не говоря уже о билетах в театр и другом. Вот вы думаете, что это мелочь. Нет, это жизнь, это часть жизни, и не второстепенная. Она, наверное, это уже давно решила, только не знала, куда кинуться, а тут у этого нашего приятеля жена уехала далеко, он остался один и принялся к нам ходить, грустный такой, мне его жаль было очень. Ну и Миле тоже. Как уж там они столковались, не знаю. Но однажды вечером Мила мне в ответ на какое-то замечание по поводу телеспектакля, какая-то там пара не так жила, вдруг как вскинется, как закричит. Знаете, что она мне кричала, лучше бы я этого никогда не слышал, а может и нет. Я не знаю сейчас, ничего не знаю… Она кричала, что я ей отвратителен, что она изнемогает от презрения ко мне, что мои тупые замечания ее приводят в неистовство, что я только по поводу телика могу беседовать с ней, что я противный толстый глупый индюк, болван и ничтожество. Что ей ненавистны мои вечные детективы, которые валяются на тахте, замусоленные и затертые, как и тахта, на которой я валяюсь. Где твоя любовь, о которой ты мне все уши прожужжал до свадьбы? Я такая же красавица, как и была, говорят, даже стала лучше, мужики по мне с ума сходят, а я сижу как проржавевший шпынек, и здесь до меня нет никому дела! Я ухожу от тебя, ухожу, ухожу! К человеку, который оценил меня, потому что для женщины это главное, я к тебе в домработницы не нанималась, твои нечистые носки и прочее постирает тетя Феня, с ней ты и переспишь, тебе много не надо, а ей только пятьдесят семь!»

Вот, Витвас, что кричала бедная прекрасная Милочка Санни, а Володя, рассказав, все твердил мне, что она права, во всем права, что он очень любил ее, но так привык, что уже об этом не думал, а просто жил, и все. Помнишь, ты писал мне, что Володя любит Милочку, а я говорил, что он к ней равнодушен? Ты прав оказался, а не я.

Но это еще не все. Ладно, пусть прекрасная Милочка права, но ушла она от Володи в плохой момент, просто трагический. У Володи умерли родители, в общем еще молодые и здоровые люди. У матери вдруг открылся старый тбц, отец, седоволосый красавец — я знал его, он приезжал в Пыльве, почти нашего возраста, чуть постарше, — задурил, загулял, какие-то женщины появились, показалась, видно, желанной неожиданная свобода (такой ценой), стал бегать на свиданки, звонки, переговоры, приходы домой поздние — и вот в компании пошел вприсядку, и конец. Прошло каких-нибудь недели три, и Милочка заявила о своем уходе. Но что интересно, Митю она оставила Володе. Володя говорит, что это благородно с ее стороны, иначе он бы свихнулся. Я почему-то думаю, что сделала это Милочка не из благородства, а скорее из неблагородства… Трахнуло сильно все это Володю. А профессор хорош, приятель. Ходил-ходил и выходил. А я-то, дурила, думал о ней и кэпе Йосте! Нужен ей этот кэп со своей «рипка». А кэп был красивый как мечта, жаль… Почему-то еще я думаю, что и доктора Милочка не любит, как и Володю. И никого не полюбит. Может, нам с нею объединиться? Только нужен я Милочке так же, как и кэп Йост. После всех наших разговоров я Володю поругал. Для острастки, чтобы ему не так больно было. Впрочем, говорил я правду, что Володя был фанаберийный петух и любви его и в лупу не было возможности рассмотреть. Володя соглашался и соглашался. Он сейчас чувствовал себя хуже всех, ниже всех, бывший-то фанабериец. И эта худоба доводила меня до отчаянной жалости. Я этого ему не показывал и еще потому ругал его.