Олесь Гончар - Циклон

— Ставим координаты, и телескоп, как видите, наводится автоматически… На нужную нам область неба.

— Он у вас понимающий! — говорит Сергей. — Вращается так осмысленно… И эта щелка неба! Отсюда его как-то иначе воспринимаешь. Только вот думаю: так ли это необходимо человеку? Как вы считаете, исследование галактик — это в самом деле не менее важно, чем, скажем, исследование человеческой боли?

Профессор посмотрел на него пристально, помолчал, словно бы даже чуточку обиженно. Ничего не ответил.

— Тогда разрешите невежде еще один вопрос из тех, которые уже, вероятно, вам надоели…

— Есть ли жизнь на других планетах? — опередил Сергея профессор.

— Да, жизнь. Не аммиачная какая-нибудь, а жизнь в нашем понимании? Зеленая, цветущая…

— Я тоже хотел бы знать, — профессор задумался.

Рассматривал потом снимки Марса, полученные одним из космических кораблей.

— Видите, пустыня, — деловым тоном говорил профессор. — Где же каналы? Воронки, кратеры, сплошные каракумы, разбомбленные метеоритами…

— Так что же, Земля только оазис в мировой бесконечности? — нахмурился Сергей.

— Не знаю, не знаю… Уверен только, что редкость она, и, как редкость гениальную, должны мы ее беречь…

И еще показал им спектры, в которых гости мало разбирались, многочисленные снимки неба, всего темного, в белых пятнышках…

— Космос…

— Холодом веет от него…

— Да, холодом беспредельности… И среди всего этого… Ну как же ею не дорожить!.. Красавица наша, морями теплыми омытая…

Сергей, оживившись, начал в подробностях расспрашивать о технике фотографирования, это заинтересовало его с чисто профессиональной точки зрения.

— Как, например, фотографировать Венеру, всегда окутанную сплошными облаками?

— Ее трудно фотографировать. В особенности же когда проходит возле Солнца. В этот момент она «утопает» в яркости солнечного ореола. И только в таких вот местах, в горных условиях, удается наблюдать эту загадочную нашу сестру, видеть узкий ее серп…

— Вдуматься только, — заговорил Сергей, — человек, как свадебную пару, фиксирует на пленке далекие планеты в их солнечном наряде… Изо дня в день исследует и ядерную силу Солнца, разгадывает его, автора фотосинтеза и самой жизни… Магия, чудо времени и вместе с тем… — Он помолчал, взъерошил пятерней кудлатую голову, потом, снова загоревшись, обратился к профессору: — А солнечные бури, как вы считаете, в самом деле влияют на наши земные дела? Солнечный ветер, взрывы, все эти «возмущения»… Очень они сказываются на нашей жизни в целом и на самочувствии и поведении отдельных людей? Качество наших фильмов, скажем, сильно зависит от солнечных бурь?

— Переживаем год Спокойного Солнца, — улыбнулся профессор.

— А я и не заметил, — признался оператор. — Скорее подумал бы, что светило наше сейчас неистовствует…

— Спокойное или бурное — разницу не каждый заметит. К тому же с Земли с течением времени видимость все ухудшается: много пыли развели.

— Так вот что загоняет вас сюда! — пошутил Сергей. — От бурь земных, от тайфунов и торнадо удираете на эту верхотуру?

— От пыли цементной, от копоти теплоэлектростанций, — уточнил астроном. — Потому что хозяйственник — он ведь утилитарист, порой дальше своего носа не видит… В предыдущие века люди, по-моему, больше думали о потомках. А сейчас кое-кто ведет себя так, будто на нем заканчивается жизненный цикл, и после него жизнь остановит свое движение, и будущее не выставит никаких оценок. А оно ведь будет, придет. Человечество не бездетно. Потомки придут и скажут свое слово о нас, как мы жили. Что думали, что и как — главное, как! — делали…

Была пауза раздумий. После этого профессор снова возвратился к своим спектрам, галактикам, к вспышкам и взрывам, и непривычно было им слушать человека, оперирующего мириадами звезд, расстояниями в миллионы световых лет… К тому же спектры, которые он исследует, взрывы, которые видит сегодня, произошли множество миллионов лет назад, когда еще, быть может, и сама планета не родилась.

— А вам не грустно? — спросил оператор.

Профессор не понял.

— Отчего?

— Оттого, что видимый мир, вами исследуемый, это, собственно, отлетевший, давнопрошедший мир? Отгоревший в далях, в тех временных извечностях, которые даже при богатой фантазии нелегко постичь?

— Грустно бывает от другого, — доверительно промолвил профессор. — Оттого, что на человека, пусть даже могучего интеллекта, даже когда станет он ближе всех к каким-то важным истинам, неминуемо надвигается зима старости.

Сергей вопросительно взглянул на профессора:

— Старость — это трагедия?

— Если есть трагедия старости, то, думаю, не в том она, что стареет тело…

— А в чем?

— В том, что молодой остается душа.

— Афоризм! Это стоило бы где-нибудь подать с экрана, — ухватился за услышанное Сергей.

Колосовский тем временем рассматривал профессора. Глядя на этого чудо-человека, думал о его выносливости, силе воли, любви к жизни: в самом ведь пекле был профессор, в пропастях отчаяния, и вот снова вернулся к звездам… Все-таки человек — это не только совокупность белков, жиров, углеводов! Даже минеральную воду и ту еще как следует не изучили, не знаем доподлинно, благодаря чему обретает она свои редкостные свойства, проходя невидимые пути где-то там, в земных недрах, а что уж сказать о мироздании души человеческой!..

Когда-то, в труднейшей жизненной ситуации, судьба случайно свела Богдана с этим профессором Изюмским. Возле куреня, в конском чесоточном лазарете… Был зипун рыжий тогда на этих плечах, были слова великой печали: «Нет неба, нет звезд, в черных ураганах этот век, быть может, последний из отведенных роду людскому…»

Возродился человек, возвратил себе человеческую свою сущность, снова направил взгляд во вселенную.

— А вы, Колосовский, — обратился к нему астроном, — что-нибудь снимаете сейчас?

— Собираемся. В туманах поисков пока что.

— Искать — это, видимо, приятнее всего… Не в научную ли фантастику ударились?

— Нет.

— Там почему-то больше всего курьезов получается. По-моему, ваше искусство, как, кстати, и всякое другое, должно не только эмоционально дать почувствовать молодому поколению наше время, но еще и помочь его понять. Нам, старшим, кажется, что молодежь обладает тем же опытом, что и мы, видела то, что и мы. А ведь это не так. И тут, конечно, дело не столько в сюжетах, тут хочется видеть все многообразие художественной мысли, широкой, свободной. Чтобы заполонила тебя. Магия экрана, она ведь и в самом деле существует. Я, несмотря на то, что хлопот у меня полон рот, стараюсь не пропускать фильмов, охотно смотрю и наши и привозные. В особенности же про Любовь, — улыбнулся профессор и через минутку снова стал серьезным. — Но хотелось бы на экране видеть любовь не облегченную, а как силу жизненную и активную, я подчеркиваю, активную, способную, быть может, даже влиять на самое движение истории… Любовь — понятие широкое, если хотите, философское. Вот и эта обсерватория, разве же не из любви она выросла? Иной раз думаю ночью: это же павшие, это они, словно бы встав, на своих плечах подняли твою лабораторию звездную!.. Или вот он, главный герой наш, телескоп. Метр в поперечнике! Это же чья-то любовь со сверхъювелирной точностью шлифовала его, прежде чем нам передать…