Константин Симонов - Товарищи по оружию [сборник]

Богословского не было, наверно, распоряжался огнем, а Люсин стоял как вкопанный там, где остался.

Синцов увидел его бледное лицо и прошел мимо.

– Санинструктора к комбату!

– Я здесь, – близко отозвался голос.

– А солдата там оставили? – за спиной у Синцова спросил Люсин. – Убитый?

– Был бы живой, не оставили бы… – тоже за спиной у Синцова сказал один из солдат, несших мальчика, и в голосе его было презрение.

– Занесите куда-нибудь в землянку и посмотрите, – сказал Синцов подошедшему санинструктору.

– А вас, товарищ комбат?

– Идите! Без вас перевяжемся. – Синцов потрогал пальцами рваную мякоть вокруг раны. Да, кости были целы!

Один из набившихся в траншею солдат, зажав конец нитки в зубах, с треском рванул индивидуальный пакет и стал перевязывать руку комбату.

– Потуже, – сказал Синцов.

– Сильно ранило? – спросил у него за спиной Люсин.

Синцов отвернулся от солдата, который перевязывал ему руку.

– Двух человек из строя вывели, – сказал он сквозь зубы, глядя в бледное лицо Люсина. И хотя форма выражения была безличная, выражение лица Синцова не оставляло сомнений: он сказал это не о немцах, а именно о нем, о Люсине.

– Но парень-то живой остался, – сказал Люсин.

И что-то в этом ответе еще больше обозлило Синцова. Об убитом солдате Люсин уже не думает, убитого солдата он уже списал в уме. «Парень-то живой остался». А солдат? Солдат, который сделал для этого чужого мальчика за несколько минут больше, чем для другого родной отец сделает за всю жизнь! Пошел без приказа, чтоб спасти, и умер ради этого. Не только умер, но и за эти минуты осиротил родных своих детей! А этот уже и не думает о нем!

– Кто вам разрешил брать мальчишку с собой? – спросил Синцов. – Захотели идти, шли бы сами! Почему чужой жизнью распорядились, по какому праву?

– Он сам хотел, взялся к тебе проводить, – растерянно сказал Люсин.

Синцов ничего не ответил, подумал про себя: «Может, и так! А ты все равно сволочь. А мальчишка, боюсь, умрет…»

Подумал так в первый раз, еще когда полз по снегу, а потом, когда нес, показалось в теле что-то безнадежное, еще живое, но уже неживое…

– Товарищ комбат, возьмите.

Солдат, перевязавший Синцову руку, протягивал ему связанный в лямку бинт.

– Руку – подвесьте, а то крови лишней вытекет…

Синцов нагнул голову, солдат накинул ему на шею лямку. Синцов сунул в нее руку и пошел по окопу к землянке.

– Ну как? – спросил он, войдя.

– Сейчас, – сказал санинструктор.

Над головой в перекрытии зияла дыра, обшитые досками стены от взрывов выперло внутрь, и из-под них, шурша, сыпалась земля.

– Лучше землянки не нашли? Того и гляди, обвалится, – сказал Синцов.

– Другие еще хуже этой, разбитые, – сказал санинструктор.

Нагнувшись над мальчиком, он заканчивал перевязку. Приподнимая его одной рукой, еще раз пропускал бинт под спину. Мальчик длительно, прерывисто застонал. Санинструктор разогнулся, накрыл мальчика полушубком и повернулся к Синцову.

– Две пули, – сказал он. – Одна в живот, одна в бок…

«Наверно, та, которая мне через руку прошла», – подумал Синцов.

– Надо скорей вывозить, – сказал санинструктор. – Пульс неплохой. Если быстро на стол, может, еще и выживет.

– Организуйте, – сказал Синцов и нагнулся над мальчиком. – Ну, что ты, как?

Мальчик попробовал открыть глаза и не смог. Снова попробовал, открыл и опять закрыл. Синцов махнул рукой и вышел, столкнувшись у выхода из землянки с Богословским.

– Подбери мне к завтрему у себя в роте кого-нибудь подходящего в ординарцы. Постарше кого-нибудь, – сказал Синцов и повернулся к подошедшему Люсину: – Расспросите бойцов о подвиге старшего сержанта Чичибабина. Он при атаке этой траншеи закрыл грудью пулемет и обеспечил успех. Найдите тех, кто видел. Раз уж пришли, так делайте свое дело…

И, не обращая больше внимания на Люсина, пошел по окопам с Богословским, объясняя подробности предстоящей атаки высотки.

Адъютант батальона Рыбочкин пришел с людьми своевременно и даже раньше, чем было обещано, еще до окончательной темноты.

Немецкая высотка чуть заметно серела в надвинувшихся сумерках. Ильин еще раз за этот трудный день проявил свою исполнительность: наскреб больше людей, чем просил Синцов. Не пятнадцать, а двадцать человек, не считая адъютанта и пришедших вместе с ним Завалишина и уполномоченного.

– Значит, теперь ты вместо Лунина ротой командуешь… – сказал Завалишин Богословскому. А когда присели все вместе в землянке, чтобы при свете поглядеть на карту, протер очки и добавил: – Теперь один я в батальоне декабрист остался.

Синцов посмотрел на него и, с трудом продравшись в памяти через все события дня, вспомнил тот, ночной, казавшийся теперь уже далеким разговор в землянке, когда Завалишин пошутил про двух декабристов – себя и Лунина.

Мальчика в землянке уже не было, его унесли.

– Я давно говорил, что этим дело кончится, – зло сказал уполномоченный про мальчика. – Даже писал по своей линии, чтобы забрали мальчишку от твоего предшественника Поливанова.

– Даже писал? – спросил Синцов.

– Писал, – сказал уполномоченный. – Такие мои права и обязанности. Чего ждал, тем и кончилось…

В словах его было больше горечи, чем зла, и Синцов, слушая его, почему-то подумал, что, наверно, он сам человек многосемейный. Может, оттого и писал, что представил себе своих собственных на месте этого мальчишки.

– Где были? – спросил он уполномоченного. – Что-то я вас не видел сегодня.

– А я не при вас, а при батальоне. Мне вам глаза мозолить не обязательно.

– Однако все же пришли?

– Пришел, потому что в других ротах ничего больше не ждем, а здесь операция.

– Пришли принять участие?

– Вот именно. Еще вопросы будут?

– Не сердись, – сказал Синцов. – Это я так, сдуру кусаюсь. За мальчишку переживаю…

– Не один ты, – сказал уполномоченный. – Хоть бы теперь на хирурга хорошего попал, чтоб вы не зря старались…

– Прохорова жаль, – вздохнул Завалишин. – Такой был беззаветный, безотказный старик. Ильин, когда с глазу на глаз, его всегда батей звал…

– Значит, на КП у нас теперь один Ильин остался? – спросил Синцов.

– А вот и связь… – сказал адъютант, поднимая трубку затрещавшего телефона. – Ильин вас просит.

Голос Ильина показался Синцову в телефон не таким, как обычно, хотя докладывал Ильин четко и ясно, как всегда: все в порядке, связь со всеми ротами есть, скоро должны доставить людям горячую пищу… Он звонит уже из другой землянки. В той, где были раньше, теперь КП полка. Левашов уже там, и Туманян должен скоро прийти.

– Позвоните им по двойке, когда у вас готовность будет. Левашов повторил, чтоб спросили «добро», прежде чем начинать.