Сергей Петров - Рассказы

— Так-таки не найдется свободного уголка?

В голосе его, низком, сочном, угадывалась потаенная усмешка. Тамара Сергеевна дернула плечом.

— Ах, да для вас же лучше в деревне.

— Но, мама! — возмутился Генка.

— Не кипятись, старик, — остановил его Юрий Петрович и похлопал ладонью по карманам брюк. — У меня тут талисман есть.

Вынул кожаный бумажник, неторопливо извлек из него белый квадратик и протянул Тамаре Сергеевне. Она взяла его двумя пальцами — недоуменно и осторожно. Развернула и удивилась, увидев бумажную салфетку из столовой и расплывшиеся на ней буквы:

«Уважаемая Тамара Сергеевна! Слезно молю: приютите моего друга, архитектора Бухалова. Всегда к услугам И. Семенов».

Писал начальник областного гидрометеорологического бюро. Она сложила записку по старым сгибам и сказала задумчиво:

— Коль так…

После уборки в большой комнате пахло сырыми сосновыми половицами, и это обрадовало Юрия Петровича, умилило: показалось на миг, что его ждали и мыли пол, протирали на окнах стекла. Он прошелся, осматриваясь, — шаги мягко отдавались в углах.

— Старик, это, конечно, не люкс, — сказал Юрий Петрович и открыл окно. — Но красота, красота-то какая! И воздух… А стол пусть стоит здесь, у окна.

Сильно крутанул стол на новое место, потом развязал рюкзак и стал выкладывать вещи: бритвенный прибор, зубную щетку, зеркало, флакон с одеколоном. Вынул помятый пиджак, встряхнул за плечи, расправляя складки, и повесил на спинку стула. Генка стоял рядом и смотрел, как он устраивается. Из длинной картонной коробки Юрий Петрович достал рулон ватмана. Развертываясь, ватман жестяно загремел, из рулона выскользнули плотные листочки с рисунками, беспорядочно рассыпались по столу. Изображения на них непонятно перемешались: угадывалось высокое здание с прозрачными — почти одно стекло — стенами… Мужчина в плаще и шляпе одиноко стоял под большими часами… Люди прощально махали вслед поездам, уходящим за невидимые семафоры.

— А это… что? — Генка шагнул к рисункам.

— Это? Вокзал буду строить. Как, нравится?

— Ничего нарисовано. Похоже, — ответил Генка и, покраснев, вдруг выпалил: — А я вырасту — и не вокзал, а целый город построю.

Юрий Петрович улыбнулся ему и рассеянно спросил:

— Какой город? Ну-ка, ну-ка…

— А такой… Большой-большой, чтобы все жили вместе. Дома будут все разные: белые, розовые, синие… В середине вырою яму и напущу в нее воду. Пусть будет озеро, а в нем рыба. И везде насажаю деревьев.

— Вот ты какой, оказывается. — Бухалов положил ладонь на худой затылок мальчишки и вздохнул. — Трудно все это сделать.

— А почему? Я все сначала выучу, узнаю, что для этого надо. Школу закончу, институт… Академию.

— Верю, верю, — засмеялся Юрий Петрович. — Но все равно трудно.

Он чуть поскучнел, задумался. Ради вот этих листочков, ради эскизов он и забрался сюда, в глушь. В городе он занимал двухкомнатную квартиру с ядовито-зеленым полом, разноцветными стенами и холостяцким беспорядком во всем — с серой полоской пыли вдоль плинтусов, с пустыми бутылками по углам и под газовой плиткой, с мокнувшим в ожидании прачки бельем в ванне. Еще студентом Бухалов женился на женщине, по возрасту старше его, ревнивой, с тяжелым характером, женился, как сам считал, случайно, необдуманно. Она не любила, когда он встречался с приятелями, тихо злилась, если он возвращался поздно, а однажды сказала в запальчивости, что он всего лишь студент, получает только стипендию, а она зарабатывает, и поэтому он не должен, просто не имеет права приходить домой с запахом вина. Он молча выслушал упреки, собрал чемодан и ушел, подчеркнуто осторожно закрыв за собой дверь. С тех пор, хотя после окончания института поселился в другом городе, он жил один. Думалось: зачем связывать себя, пока можно прожить и так… Возможно, когда-нибудь потом и встретится ему хороший человек. Тогда и будет у него семья… Стол в его первой комнате был завален рулонами ватмана и эскизами здания вокзала. На лучший проект вокзала в городе объявили конкурс, и Бухалов последнее время увлеченно работал по вечерам: ему надоела текучка на службе, мечталось подарить людям что-нибудь красивое, необыкновенное, свое, что могло бы порадовать и людей и его самого. Он представлял вокзальную толчею, мысленно провожал в путь дальние составы. Хотелось все сделать так, чтобы в его вокзале у людей сглаживалась горечь прощания. Иногда, казалось, он уже явственно видит пронизанное солнцем и само излучавшее свет здание, но мешали работать друзья: часто заходили сыграть в преферанс или просто посидеть за бутылкой вина.

Да и погода стояла не для работы. Лето выдалось душное, от жары плавился асфальт, мягко уходил из-под ног. Афиши на заборах быстро теряли яркость, желтели. Надо было уезжать. Но куда? Только не в дом отдыха: там опять появится компания для преферанса, завяжутся и случайные знакомства.

У веранды летнего кафе в городском саду, куда забрел как-то Юрий Петрович, лежал в холодке большой рыжий пес. Он высунул распухший язык и тяжело поводил боками. В глубине веранды, за столиком под парусиновым тентом, Бухалов увидел своего приятеля Семенова, прошел к нему, громыхнул легким стулом с полыми алюминиевыми ножками и сел рядом. Молчал, рассматривал в буфете этикетки винных бутылок, а когда подошла официантка, заказал минеральную воду.

Вода покалывала язык, оставляла во рту металлический привкус. Семенов смотрел, как он, морщась, пьет, потом спросил:

— Чего ты ходишь-бродишь?

— Вчерашний день ищу, — серьезно ответил Юрий Петрович и усмехнулся. — Вокзал мой никак не получается. Все что-то не то. Жара, что ли, сказывается. Да и, как говорится, не зарастает в дом народная тропа.

Семенов потянулся, устало потрогал пальцами переносицу.

— Понимаю, — посочувствовал он и предложил: — Знаешь, что? А давай-ка выпьем?

— Давай…

Пили теплую водку из низких рюмок. После третьей рюмки Бухалов сказал:

— Найти бы местечко такое…. тихое. Отдохнуть от всего… В две недели проект закончу.

— Есть такое место. Могу написать. — Семенов поджал под стул ноги и сцепил на животе руки. Молча посидев, спросил: — Так писать?

— Пиши… если не лень.

А через неделю Юрий Петрович уже спрыгивал с высоких ступенек электрички на маленькой железнодорожной станции. Шофер попутной машины, напряженно согнув спину, непрерывно крутил штурвал то вправо, то влево. Машина тяжело переваливала через бугры сосновых корней, а ветки деревьев скребли по железу ее кабины. Остановился возле старой высокой сосны.

Сосна стояла, тяжело подав к дорого мощный ствол, покрытый темными, будто отсыревшими наростами. Почерневшая верхушка торчала над лесом, узловатые ветки раскинулись широко и свободно, и под сосной, вся в пятнах солнца и теней, залегла небольшая полянка. На стволе было глубоко вырезано: «Подвиг». Душистая смола затянула буквы, и слово светилось, казалось отлитым из латуни.