Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

Нет уже того дня, того далекого, самого первого дня в Москве, когда они шли к Малому театру за престарелой актрисой Рыжовой. Исчезли прежние афиши и портреты, много воды утекло. И того Егорки, того наивного Димки тоже нет.

Теперь изредка наведывался Димка к другу в Москву, и привозил его поезд на тот же Казанский вокзал в шесть утра. Так же были тесны скамейки в большом зале, висела над головами люстра, и только-только раскладывали в газетном киоске у входа книжки, открытки и журналы. Вроде бы те же люди сидели и ждали поезда десять лет. Вот сюда прибыли они когда-то втроем из Сибири: Егорка, Никита, Димка.

У стойки Димка выпивал стакан кофе, курил в уголке и неизменно вспоминал то первое летнее утро. С Казанского вокзала да с памятника Островскому возле Малого театра начиналась для них Москва.

Они четверо суток добирались к столице, ехали через Урал, мимо столба «Азия — Европа». Шумной и бойкой предстала вековая Москва, город Юрия Долгорукого и самых знаменитых людей, и будто только из них и состояла она. Примет ли она их? Надо быть очень талантливым, словно шептал кто-то Димке, чтобы выстоять и отвоевать счастье.

В двенадцать они шли в студию сдавать документы.

— Рыжова-то, а? — говорил Димка у Малого театра. — Наверно, на репетицию. И похожа! Зря мы ей письмо не отправили. Сейчас бы подошли.

— Так тебе она помнит всех. Сколько ей пишут. Да и не надо, Димок. Сами пройдем, всех увидишь.

Егорка был крепок, высок, с ладными, чуть сутуловатыми плечами, на которых тесно сидел школьный пиджачок. Волосы ручьем лились с красивой большой головы. Голубоглазый, тонкий в кости Димок казался младше, хотя почти на год опережал друга. Да и в робости своей, в постоянном восторге перед знаменитыми был он моложе, суетливей.

— Эх, вместе бы! — говорил Димка. — Никиту-то в университет сразу возьмут. С медалью. Он, считай, уже москвич.

— И мы будем. Смотри, какая пошла. Да не туда. Вон…

— Ага.

Москва, Москва!

В коридоре театральной студии Лиза стояла у окна и была точно зеленое деревце. Радостное на ней светло-зеленое платье, зеленым светились ее глаза, сама неспокойна, тонка, в лице столько жизни, что друзья стали без смущения поглядывать на нее.

— Да? — толкал Димка друга.

— Очень! Подойдем?

— Документы сдадим, после.

Вертлявый смуглый студент третьего курса в ковбойке складывал бумажки в папочку, подбадривал тихих юнцов и делал вид, что все в эти дни зависит от него. Он помогал приемной комиссии и уже искал ребят подобрее, кого бы к вечеру можно было расколоть на выпивку. Звали его Владька.

— Из Сибири? — удивился он. — Такую даль ехали? Послушайте, мальчики, а если не пройдете? От нас прямая дорога в сапожники. В будку, чистить туфли. У нас по тридцать человек на место, вам не страшно?

— Нет, — сказал Егорка.

— Но учтите: за наглость не берут.

— Пройдут, — помог парень сзади, — фактура хорошая.

— Не вопи, чадо, зде, — отозвался Владька. — С хорошей фактурой пусть в кино лезут, у нас за нутро берут. Возраст, пол, отношение к воинской службе… Как относитесь к воинской службе?

— Хорошо, — сказал Димка.

— Хо! Петухи. В армию не хотите?

— Пока нет.

— Напрасно, мальчики. Там есть художественная самодеятельность, свои мастера сцены. Споете «На нем защитна гимнастерка», и офицеры заплачут, в увольнение пустят. А?

— Эта песня не для них, — сказала Лиза.

— Миледи, я вас на первом туре попрошу ее спеть. Вы сибиряки — чудаки. Вы в валенках приехали? Без валенок не принимаем.

Он играл, баловался. Хорошо ему было баловаться: его оценили, учат народные артисты, а эти вчерашние школьники были никем.

— Ой, комики, комики. У вас нет в Москве бабушки, тетеньки, кумы? — Взгляд его был насмешлив. — Ну, я вас устрою в общежитие, к Меланье Тихоновне. Сейчас, мальчики, сейчас устрою, только потом не плачьте. Это вам не сочинение сдувать. А вообще советую вам подавать заявления во все училища. Киньте копии во мхатовское, в Институт кинематографии. Где-нибудь да пройдете. На всякий случай надо соваться везде. Станиславский когда-то прогнал Москвина, знаете? И я всюду лез. Правда, меня сразу взяли, я же актер, верно, сибиряки? Никак теперь не выгонят.

— Ха-ха!

— Мне нравится твой смех, — нарочито похвалил Владька. — Встретимся в общежитии. Отчаянней, не зажимайтесь, все мы народные. Вообще в вас что-то есть. Кыш-кыш, мальчики, до вечера в общежитии. В моей комнате будете жить, скажите, я просил.

Стало легко, и как-то незаметно они вышли с Лизой, ждали ее сначала внизу, и она не удивилась.

— Значит, вы не москвичи? — сказала она.

— А что, видно?

— Так, что-то есть непохожее. Какие у вас волосы, — взглянула она на Димку.

А у нее были глазки: чистые, светлые.

— Вы Кривощеково знаете? — спросил Егорка.

— Нет, — улыбнулась Лиза.

— Не знаете Кривощеково? На левом берегу Оби, мост Гарин-Михайловский строил. На правом берегу оперный, в драме у нас Василий Ямщиков играл.

— Василий Ямщиков, правда? Ой, какой прекрасный актер! Он у нас в Москве Егора Булычова играет.

— Вот видите, — сказал Егорка тем шутливым тоном, на который их настроил Владька. — А Кривощеково не знаете. Димка тоже вот будет греметь, за славой приехал.

Лиза посмотрела на Димку, потом на Егорку, и у одного ей нравились волосы, у другого нос, губы, глаза.

— Отдайте их мне, — сказала Лиза Димке. — Зачем они вам? Так хочется потрогать. Можно?

— Пожалуйста! — склонился Димка.

— Надо же быть таким счастливым. Вам говорили?

— Нет вроде.

— Он, знаете, скромный, — сказал Егорка. — Только от зеркала не отходит. Скоро будем его открытки покупать.

— Вы пройдете. А я уже и не рада, что связалась. Бросила первый курс Института восточных языков, дома скрываю. Так боюсь, умереть можно. Вы пройдете, — сказала она еще раз и опять взглянула на волосы Димки. Димка подумал, что она влюбилась. — Давайте поступать вместе. Что вы читаете?