Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Азиз, подумав, ответил:

— Конечно, для этого надо дать.

— И еще говорят: днем работаем, инструмент вечером чиним, темно, света нет. Керосин нужен, в фонари, в лампы налить… Тоже дать надо?

— Надо…

— Вот, я тоже так думаю. Ты правильно, хорошо решил. Вот тетрадь — напиши, пожалуйста, что разрешаешь.

— А зачем тебе бумажка? — удивился Азиз. — Сам выдать не можешь?

— Ай, Азиз, я маленький человек, ты — власть. Без сельсовета разве я что-нибудь сделаю? Напиши. Вот карандаш.

— Давай, — согласился Азиз и по-таджикски написал на листке подсунутой ему тетради:

«Разрешается выдать дехканам керосин для чистки инвентаря и для освещения. Секретарь сельсовета Азиз».

— Спасибо, — удовлетворенно пробормотал Шафи, пряча тетрадь. — Ты, пожалуйста, сиди, я пойду, дело есть.

Подобрал полы халата, переступил через достархан и вышел из комнаты.

— Почему позавчера не пришел? — тихо спросила Озода.

— Не мог, работа была.

— А вчера? Тоже работа была?

— Почему спрашиваешь?

— Так спрашиваю… Думала о тебе, — еще тише молвила Озода, играя пальцами на коленях.

— Что думала? — встрепенулся Азиз.

— Думала, ты теперь свой человек. Тебя не стесняюсь. Без чачвана могу при тебе сидеть.

— Что ты говоришь? — взволновался Азиз. — А что скажет Шафи?

— Спросила его. Разрешил! — чуть слышно уронила Озода и, осторожно взявшись руками за сетку, решительным жестом откинула ее за голову. Азиз увидел устремленные на него огромные глаза Озоды, все ее лицо с тщательно подведенными сурьмою бровями, с тонкими, чуть разомкнутыми губами, растерялся и смотрел на нее молча, почти испуганно.

Озода, приблизив к нему лицо, прошептала:

— Почему испугался? Я не красивая, что ли?

— Ты… ты… — только и нашелся сказать Азиз, не веря себе, трудно дыша и уже почти не владея собой, — ты… не шути, Озода…

— Не шучу, — прошептала Озода и почти коснулась губ Азиза своими губами. — Вот мое лицо… Видишь?

Азиз, окончательно потеряв самообладание, порывисто охватил руками плечи Озоды и прижал ее губы к своим. Озода, с силой отведя его руки, разом вскочила, опустив на лицо чачван. Азиз рванулся было за ней, но она отстранилась ладонями и очень спокойно сказала:

— Уходи… Завтра ночью приди. Шафи уедет из кишлака.

Отбежала к дверям и выскользнула из комнаты.

Азиз не сразу опомнился, а когда наконец обрел над собою власть, вышел во двор и, как пьяный, ничего не видя вокруг, побрел по узкой безлюдной улочке.

Азиз еще с вечера нервничал. Именно в этот вечер должна была прийти тракторная бригада для работы на новом участке. Напрасно прождав до полуночи, Азиз решил, что тракторы, наверно, придут только утром и, сделав все распоряжения на утро, заявил Лола-хон, что отправляется спать.

В глухих переулках ночью не попадалось людей. Азиз осторожно пробрался к дому Шафи. Дом навалился на улицу запертой дверью и ставнями кооператива. На земле белел круглый блик — в закрытом кооперативе почему-то горела лампа. Азиз расслышал смутные голоса, слов не разобрал. Шафи явно был дома.

Азиз обошел дом, проник в сад, подобрался со двора к дувалу, прислушался, пригляделся. В стойле сонно пофыркивал конь, рядом дышала овца. Азиз вскарабкался на шелковичное дерево. Удобно, по-обезьяньи, устроился на толстых ветвях, склоненных над краем двора, и стал ждать.

В кишлаках Румдары многие жители, спасаясь от москитов и ползучих насекомых, спят на деревьях. Азиз с детских лет любил часами просиживать на ветвях: веет ветер, чуть покачивается ветвь, сам никому не видим, наблюдаешь сверху за всем…

Но сейчас Азиз дышит мелко и часто, расширенными, напряженными глазами всматривается в одну точку — в дверь, из которой должен выйти Шафи. Почему он задержался? Может быть, он вообще раздумал ехать и ночному свиданию с Озодой не бывать?

Разгоряченный ожиданием Азиз лежит грудью на ветви, скрестив ноги, привалившись бедром к узлу изогнутого ствола. Он не заметил, как ущербная луна скрылась в чаще.

Ночь тянется долго. Изредка фыркает конь. Шафи не выходит. Но звезды постепенно бледнеют. Скоро рассвет.

Скрипнула дверь. Азизу показалось, что это с острою болью скрипнуло его сердце.

Дверь открылась. В подштанниках, голый до пояса, со смятой бородой, вышел во двор Шафи. Прозвенел связкой ключей, открыл крохотную дверку пристроечки рядом с конюшней, оглянулся на рассвет, на коня — воздух уже стал необыкновенно прозрачным и ясным — сунул в кладовку голову и плечи, что-то там завозился. Азиз видел только голую поясницу да подштанники. Шафи вывернулся из дверки с мерою ячменя в руках, — конь, почуя корм, тихонько, радостно заржал и жадно ткнул морду в поднесенный ячмень.

Шафи склонился над арыком, оплеснул бороду, разбил две-три пригоршни воды о лицо, пошел в дом утираться. Вышел уже в халате, в чалме, с молитвенным ковриком в руках. Аккуратно разостлал коврик посередине двора, степенно склонил колени, стал класть востоку земные поклоны, вставать, прикладывая концы пальцев к ушам. А восток заалел — сквозь сетку ветвей, сквозь мириады четких, точеных листьев.

Азиз с испугом подумал, что Шафи может заметить его. Но Шафи, окончив молитву, унес коврик в дом, снова вышел — с седлом, с оголовьем, с двуствольным ружьем за плечами. («Куда едет? Зачем ружье?» — подумал Азиз, но не стал досаждать себе догадками.) Шафи поседлал коня, неторопливо подвел его к арыку. Конь пил не торопясь, поднимая голову, роняя с губ воду, и, словно в раздумье, поглядывал по сторонам. Шафи терпеливо ждал, держа повод в руках и глядя коню в рыжий выпуклый глаз. Напоив коня, он вывел его за калитку, и Азиз с наслаждением вслушался в удаляющийся цокот копыт.

Дверь в комнату Озоды осталась полуоткрытой.

Азиз соскользнул на землю, стряхнул с себя крошки коры, оправил пиджак и халат и, уже не озираясь, смело вошел в дом.

В комнате, за ставнями было темно. Озода, в длинной рубахе, лежала на груде ватных одеял, раскинутых на ковре у стены. Ее голые руки были перекинуты через лицо.

Азиз наклонился над ней, сдавил ее руки и резко, с внезапно возникшим чувством хозяина, развел их в стороны.

Озода не противилась.

На рассвете в кишлак Лицо Света пришла тракторная бригада. Три трактора, один за другим, грохоча между мертвых глиняных стен, вползли во двор сельсовета, расползлись по двору, как огромные ворчливые жуки, и, точно захотев отдохнуть с дороги, замерли до утра.

Лола-хон встала еще в темноте и рано утром поспешила к дому Совета. Она пришла сюда раньше всех и обрадовалась, увидев машины и спящих около них трактористов. Побежала из дома в дом будить и торопить всех своих.

Когда вместе с ними она вернулась во двор сельсовета, здесь ее уже дожидались комсомольцы: Абдуллоджон, Мукум и Отар и все, кто работал на новом участке. Лола-хон удивилась отсутствию Азиза. Спросила о нем Абдуллоджона.