Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Ага, понимаю!.. Ты, конечно, член партии?

— Шестой год, — склонив пробор набок, Винников сдул пепел с правого плеча, над которым держал папиросу. — А что?

— Так. Ничего. Слушай-ка, хозяин, а куда ты меня поместишь, пока райком квартиры мне не предоставит?

Винников рассеянно задымил в окно.

— Вот… не знаю…. Нет у нас помещений.

— А здесь, в конторе?

— Запирается контора у нас. — Винников уставился в свои пальцы, скрещенные на столе. — Сторожа нет. Впрочем, я понимаю… если некуда больше…

— Не надо! — сухо отрезал Хурам.

— Чего «не надо»? Да ты погоди…

— Нет уж… пойду… Дела есть. Телефон у тебя работает?

— Ну как знаешь! — Винников лениво протянул Хураму телефонную трубку.

Начальник районного отдела ГПУ ответил, что срочные меры приняты. Сотрудники уже выехали верхами в кишлак Лицо Света, взяв с собой Азиза.

Эту ночь Хурам провел в чайхане на румдаринском базаре. Лежа на грязном ковре, среди заезжих дехкан, подложив под затылок ладони, он, несмотря на усталость, долго не засыпал. И чем больше он думал, тем ближе чувство одиночества подбиралось к нему. Оно захватило его целиком, когда он стал раздумывать, на кого же придется ему здесь опереться в работе.

Уже начиная соскальзывать в туманную пропасть сна, Хурам подумал о недоученном в Ленинграде синтаксисе хинди, попытался было составить какую-то индийскую фразу, увидел призрачное лицо жены, брови которой были почему-то, как у Лола-хон, соединены черной краской, и все, сразу перемешавшись, исчезло.

В первый же день — хождение по конторам, новые знакомства, сдержанные разговоры. Хурам разглядывает прохожих, слушает непривычно медленный пульс городка. Все учреждения расположены вдоль шоссе: за садом — сад, и в каждом — маленький белый дом, а в домах еще незнакомые Хураму, районного масштаба, дела. И всюду — февральская вязкая глина, набухающие почки деревьев, стаивающий в жарком утреннем солнце слабый, выпавший за ночь снег. Центр городка — мост через Рум-Дарью. По одну его сторону — базарная площадь и чайхана, в которой Хурам ночевал. По другую — правление МТС и аптека против него, и милиция, и районный отдел ГПУ, дальше вдоль шоссе — дом райкома и другие дома, на дверях которых вывески, еще не прочитанные Хурамом.

На краю городка, почти за его пределами, — мастерские машинно-тракторной станции. От правления до них почти два километра, и брюки Хурама в коричневой жидкой грязи.

Хурам стоит под навесом среди луж керосина и металлической рухляди. Широкий пролом посередине глиняной стены заменяет ворота. Здесь торчит покосившаяся будка, в которой сторожа нет. За будкой к стене прирастает глинобитное помещение конторы и склада.

Хурам стоит окруженный толпой незнакомых ему трактористов. Сейчас он для них только новое, неведомое начальство.

— В чем же все-таки дело, товарищи?

По двору, чихая и кашляя как чахоточные, ковыляют два трактора, доказывая Хураму, что искусство передвигаться ими еще не вовсе утрачено. Тринадцать других облепленных землей тракторов бездыханно стоят под навесом, похожие на окаменелые туши чудищ, только что извлеченных археологами из глубин раскопанного кургана: тронешь — рассыплются. Остальные тракторы, как в анатомическом музее, разметали свои ржавые кости по полкам, наколоченным в глубине под навесом.

Механизатор и трактористы, окружающие Хурама, сосредоточенно и хмуро разглядывают носки своей изодранной обуви.

— Ну, спрашиваю… В чем же, товарищи, дело? — настаивает Хурам. — Как теперь пахоту проводить?

— А в том и оно, товарищ начальник политотдела, — хмурится морщинистый механизатор в черной рубахе, без пояса, в высоких сапогах, в которые заправлены ватные брюки. — Скажу я тебе, такое у нас положение — лучше не надо.

— Сам вижу, что лучше не надо…

— Нет, ты погоди, товарищ… Кого у нас видишь тут — мы все, как один, ударники.

— По работе видать, что ударники!

— Ты, товарищ, так не суди… Того тебе не видать, что здесь есть и что было. Не по нашей воле до такого дошло. Хотя за себя одного скажу: такое время настало, что не знаю я, старый дурак, зачем здесь торчу. С этими тракторами я сам первый сюда и явился, они мне что собственный выводок были. Мне и жалко. И вот им всем, кто остался здесь, тоже, стало быть, жалко. А сколько народу нашего отсюда ушло! Придут, поскребутся, видят — все одно проку не будет, и задают лататы кто в угольные копи, а кто и совсем в другие места. А пожалуй, что погляжу еще, да и сам рукою махну, — а ну его, пропади тут все пропадом и с тракторами этими, и с этой трухлявой МТС!

— Крепко бить за такие настроения надо, вот что… И что у вас только ячейка делает?

— Рты зажаты у нашей ячейки, товарищ… А бить… что же, бей, пожалуй, коли толк с того выйдет. Только не будет его. А причина, скажу, — директора по шапке гнать надо.

— Вот… Правильно вопрос ставит, — подтверждает кто-то жестко и угрожающе.

— А чем вам директор плох?

— А вот чем: груб больно, индивидуальный он человек какой-то, с ним работать нельзя.

— Как это так?

— Вот и так, что на все ему наплевать. Ему место где? Здесь место, а он из конторы, как суслик, не вылезает. Трудно ему из конторы сюда два километра дойти. Грязь не по его туфелькам. Запасные части — где они? Инструмент — нет инструмента. Нормы выработки — кто их знает? Зарплату кто из нас с октября получил? Одно твердит: вы тут и без меня управляться должны, а у меня и в конторе делов достаточно: цифры, мол, кто без меня подготовит? А и придет сюда — все одно. «Товарищ Винников, — скажешь ему, — продукты надо бы». — «Сам знаю, что продукты, чего лезешь?» — и спину покажет. Что это за разговор такой для партийца? И все так. Выставишь ему законное требование, а он как барбос облает: «Это законно, но сейчас я закон, мне это в Румдаре не подходит». Зазнался он больно, товарищ Раниев. Никакого с ним сладу, просто работа из рук валится.

Хурам оглядывает хмурые лица рабочих.

— Кто из вас лучшим трактористом считается?

Рабочие переглядываются, выталкивают вперед худощавого, с болезненно-желтыми щеками таджика:

— К примеру, хоть он, Османов… Это если по премированию судить…

— А если по работе?

Тракторист, сунув руки в карманы замасленной ватной куртки, стоит молча, припустив веки на выпуклые горячечные глаза.

— По работе? Что ж… Первым трактористом считается. И на полуторатонке работал водителем. Шофер опытный, машину как себя знает… Но только…

— Что только?

Османов стоит недвижно.

— Грешки за ним водятся тоже, конечно… два трактора поломал… Оно, конечно, бывает…

— Это как же, товарищ Османов? — мягко спрашивает Хурам. — Не повезло, что ли?