Борис Горбатов - Горный поход

Так чего же мы привязаны к шоссе? Соскучились по нему? Или удобное оно очень, неохота идти без дорог, грудью разрывая цепкие преграды зарослей, оскользаясь, падая и задыхаясь?

…Идет наша разведка по шоссе, не чуя беды. Дозорный винтовку по уставу держит наготове, посматривает по вершинам. Над шоссе непрерывно тянется гора, вся в синем тумане.

Лес красивый, крепкий. Ничего в нем не видать. Идет дозор… Сзади ядро… Спускается в лощину. Спускается туда и взвод. Проходят селение. Все благополучно.

И вдруг с фланга сверху — сокрушительный, яростный огонь станковых пулеметов, и под прикрытием этого огня ловкие, выносливые бойцы тюркской роты с винтовками наготове, стреляя на ходу, бросаются в атаку.

— Ура-а! Ура-а!

И разведки нашей нет.

А передовой отряд идет через лощину, по этой же дороге. Прямо в огневой мешок.

Слышит выстрелы командир отряда, но донесения от разведки нет. Продолжает движение и опять тем же порядком.

— Тут развернуться нужно, — говорил потом на разборе комдив. — Ведь это ж будет форменное «избиение младенцев».

А противник (в его составе были лучшие роты полка: тюркская и четвертая) уже занял выгодный рубеж. Уже ощетинился штыками, уже нацелил пулеметы — и вот огнем двух пулеметных взводов и стрелковой роты обрушился сверху на колонну передового отряда. И началось форменное «избиение младенцев».

Так «погиб» передовой отряд.

«Жив я или убит?» — этот вопрос меня смущал недолго. От передового отряда я отстал еще до его «гибели» и, как мне приказано было, собирался ехать в колонну главных сил, когда узнал о «катастрофе». Значит, жив…

«Мертвецы», выведенные из строя, мрачно расположились у реки.

— Отдыхаете? — спросил я весело.

И в самом деле: люди должны будут бегать по горам, маскироваться, кидаться в атаку, а тут лежи, отдыхай.

— Но почему же все так мрачны?

— Обидно, — сформулировали «мертвецы» дружно. — Действовали, значит, никуда. И неинтересно лежать, когда все бьются.

И это им, до боли переживающим свое поражение, кто-то неумно объяснил, что вывели их из строя потому, что «проводник дорогу спутал».

— А что мы не видим? — говорит разведчик, и лицо его краснеет. — Разве по шоссе разведку ведут? Надо было дозор на высоту выбросить. Разве ее, черта, снизу просмотришь, как она вся в лесе, как баба в волосьях?

Комиссар полка обрадованно встречает меня.

— Надо немедленно ехать в армянскую роту. Вот они выдвигаются. Положение такое: передовой отряд выведен из строя. Третья рота наступает с юга на Ададзе, ее поддерживают пулеметы и батарея. Но она залегла под огнем противника; на армянскую и грузинскую роты ложится задача обойти противника слева и ударом с запада взять Ададзе. От этих рот зависит успех боя. Скачи туда. Передай — к старым лозунгам прибавляются новые: «Бойцы армянской и грузинской рот, от вас зависит успех боя. Отомстим за товарищей. Коммунисты и комсомольцы, вперед!» Скачи!..

— Есть!

Не расскачешься на узком подъеме. Дождь идет, тропа скользкая. От шоссе мы уже отказались.

Настигаю армянскую роту.

На скате отдыхают взводы, пока командир роты с высоты осматривает местность. В роте мало кто знает по-русски. Не беда. Сговоримся.

— Вы переводите, — обращаюсь я к командиру взвода и начинаю коротенькую речь.

Я говорю бойцам о положении на поле боя, о том, что от них сейчас зависит успех, что нас прижали здорово, но мы выполнить задачу должны. Коммунисты и комсомольцы, покажите образец примерности. Даешь лихое наступление. Вперед!

Командир взвода переводит мои слова, добавляет свое, бойцы вскакивают с мест и что-то пылко отвечают. Комвзвода еще не перевел мне, но я уже знал: они исполнят свой красноармейский долг.

И вот по мокрой тропе, под проливным дождем вниз бегом бросаются взвод за взводом. Вот они уже расчленились, вот бегут, бегут… Подымаются на гору и опять бегут, бегут перебежками, группами, по одному.

К армянской роте придано отделение телефонистов.

Тяжелые вьюки связи не поспевают за быстро идущей в гору ротой.

Отстанут.

Не подадут связи.

Командир отделения Демус хмурится, торопит вьюковожатого Дьяконова, ругается.

— Дождь, черт бы его душу взял…

— Отстанут. Отстали…

— Дьяконов! — вдруг кричит Демус. — Бери на себя аппарат и катушку… Догоняй роту.

Дьяконов понял. Бросает вьюк и с аппаратов и катушкой дует в гору.

А Демус, захватив все остальное, уже бежит за ним. Разматывается проволока — нерв, связывающий роту с командным пунктом.

Подана связь. Выполнена задача.

Еду в грузинскую роту; на мне ни сухой нитки. Шинель не спасает.

Грузинская рота идет в глубокий обход. Передаю политруку лозунги, обстановку. На ротном командном пункте сейчас командир грузинской роты Келадзе, нервный, подвижной. Он то бросается к телефону, то схватывает бинокль.

Келадзе бросает взвод в обход, но обход этот могут легко заметить.

Нужно, чтоб взвод шел чуть выше — не по тропе, а по лесу.

— Магла, магла [7] Магла — выше. , — кричит он, а по его спине бегут дружные ручейки дождя, и некогда ему надеть шинель.

А третья рота уже наступает. Пулеметчик Бочаров получает приказание быстро выдвинуться на высоту и открыть оттуда огонь по противнику.

Но пробраться туда трудно: под дождем разлились горные ручьи, стали быстрыми, полноводными, бурными реками. Как раз такая река на пути к высоте.

Можно обойти километр, но нужно быстро-быстро.

И пулеметчик Бочаров, ни минуты не раздумывая, бросается в поток, высоко подняв над головой легкий пулемет, борется с быстрым течением и, победив его, выходит на высоту. И вот уже его пулемет вздрагивает, извергая непрерывный огонь.

Потоки разлились бешено.

Набухли, вспенились, яростно кидаются на камни. Тропа, по которой я еду, вдруг упирается в такой поток. Его не перейти и не проехать, так как берег обрывист, на лошади в поток не въедешь.

Спешиваюсь, осторожно за повод ввожу лошадь в воду. Поток бьет оголтело, воротит камни; лошадь испуганно дрожит. Забрасываю повод и собираюсь сесть на коня.

Но лошадь вдруг испуганно шарахается в сторону, и я лечу под нее, в воду, в поток, захлебываюсь ледяной водой, стремительным гоном бьющей уже над моей головой.

— Пропал?..

Я слышу, как через меня, по мне идет конь, но поводьев не выпускаю и, уцепившись ногой за камень, вылезаю из воды.

Теперь я посреди потока. Повод у меня в руке. Лошадь справа. Кавалерийская лошадь не пустит сесть справа. Все же делать нечего. Хватаюсь за седло — опять шарахается лошадь. Нет, не сядешь… Спотыкаясь о камни, бреду через поток. Сапоги стопудовые… Шинель тяжелая… Ни сухой нитки…