Авенир Крашенинников - Поющий омуток [Рассказы и повесть]

Он уже досмаливал вторую сигарету. Щелчком послал окурок в сторону речки, в крапиву, пошел к лошади. Обернулся:

— Справилась Быстринка-то!..

Да, речка справилась с бедой, снова стали спиртово-чистыми ее струи, снова, доверчиво гудя, полетела к ней пчела, шустро побежал бурундук, запели в ветвях неприхотливые птицы. Ей всем миром помогли Соколка, Хмелинка, сотни больших и малых ручейков, родников. На этот раз речка справилась…

Кто ты, добрый человек? Низко кланяюсь тебе за твое благородство, восхищаюсь красотой твоей души. И огорченно всматриваюсь в себя: почему мне и в голову не пришло сделать то, что сделал ты?..

Четыре пенька вкопаны в землю. На торцы набиты поперечины — полуметровые осиновые кругляшики. К ним приколочены полукруглые жердочки, разрубленные вдоль умелым топором, тоже осиновые. Получилась удобная скамья. Серебристо-зеленый цвет скамьи гармонически сливается с обступившим ее лесом, с малахитовым мхом, стелющимся под ногами.

Но главное не это. Ключик, что выбивался из глубины простуженных сланцев, вольно перепрыгивал с выступа на выступ, перескакивая через корни и камни, поднят теперь деревянным желобом и шумливо падает в сланцевую чашу, которую успел выделать сам. У краешка чаши поставлен обыкновенный граненый стакан. Нет, не алкаши-ханыжки, живущие минутой, позабыли его здесь: вокруг не заметно пустых бутылок, газетных обрывков, окурков. Он промыт ключевой водой, сверкает, точно дорогой хрусталь.

На меня набросились обрадованные поживой комарихи, но я не обращал на них внимания, до онеменения гортани пил мелкими глоточками волшебный напиток, вкус которого ни с чем на свете сравнить нельзя. В самые жаркие дни, разгоряченный дальней дорогой, я припадал к родникам и ключам, умывался студеной водой, ноги окунал в нее и ни разу не простывал. Зато усталость отлетала прочь. Ну, а какие изысканные блюда, какие ухищрения гурманов могут сравниться с куском черного хлеба, круто посыпанным солью, с пучком луковых перьев и глотками родниковой воды!..

За хлебом и другими съестными припасами мы ходили раз в неделю на Базу. Леспромхозовская База — пилорама, сарай с дизельным движком, поселок с магазином и пекарней — содержалась на берегу залива. Залив был забит плотами. Пахло гниющим корьем, мазутом; в непогоду непролазная грязь обдирала сапоги.

Но семь верст, отделявших нашу деревушку от Базы, всякий раз одаряли нас праздником. На каком-то десятке квадратных километров, тяготеющих к долине Быстринки и берегу водохранилища, природа заповедно сохранила многие лесные свои богатства.

Если продвигаться вниз по правобережью речки — встретится сквозная березовая роща с чистыми, будто вымытыми прилежной хозяйкою, стволами, подмешиваются к их белизне лаково-зеленые осинники, развернется поляна с тремя черными лиственницами, шатром затенившими бурое подножие. По бокам дороги ухватишь сизую от спелости малину, позднюю землянику с викторию величиной, медово тающую во рту. А потом, будто в храм, вступишь в сосновый бор. Почва суха, рыжа, пружиниста, стволы, устремленные прямо в небо, шелушатся лоскутками, тонкими, как луковая оболочка. Подашь голос — он долго витает в пахучем воздухе и превращается в трели боровых птиц, в тихое гудение крон. Внизу стелется невысокий травянистый кустарник, весь в рябых листочках, весь в свинцово-синих дробинах ягод. От их пурпурного сока скоро чернеют пальцы и зубы.

Наконец бор распахивается. Мелкий сосновый подрост, хорохористо ощетиненный, окруженный красным выгоревшим земляничником, бессмертниками, и вот — берег. В деревянную колоду, отороченную изумрудными валиками мха, с гулом бьет из трубы седая струя, при одном взгляде на которую становится зябко…

Но все же я люблю ходить не по правому, а по левому берегу Быстринки. Да и на Базу иначе не попадешь.

Путешествие замысловатое, со всякими оборотами. Этим путем я нашивал дочку на плечах, пока она была совсем маленькой. Когда она подросла, то стала ходить самостоятельно и присваивать название каждому заметному выверту дороги: «Страшная вода», «Болото мокрого кеда», «Мыс доброй надежды», овраг «Береги глаза»…

После открытой игривой луговинки, над которой серебристым парком висело насекомое крылатство, выступали буреломный ольховник и черемушник. Внутри его осела тяжелая черная бочажина. При первом взгляде, когда промелькнет ее лоскуток среди стволов, и в самом деле становилось жутковато. Но по воде, точно по черному льду, на длинных ногах скользили водомерки, крутились озорные вертячки, под корягами бурчали жабы — все было полно деятельной жизни. За бочажиной, в ельнике, укрывались нежные ландыши, чуть повыше — лазоревый цикорий, любимые цветки царя Берендея.

И начиналась грунтовая дорога, по которой только в сенокос на тормозе или на подхвате ковыляла телега, то круто вползая в гору, то скользя в лощину, то плескаясь в болотине. По бокам смыкались колючие ельники, кустарники волчьего лыка, осинники, на взгорье — липовое чернолесье. В пору цветения оно покрывалось медовыми сотами.

На одном из тягунов в гору — древние ели с пластинчатыми, как панцирь черепахи, стволами в два обхвата, высота — шапка валится. Дальше в лес — бурелом, на лежащих вповалку деревьях, на сухостое — дымчатые, шафранные, табачные, чернью по серебру — разнообразные мхи… Мох не может жить, если хоть чуточку загрязнится воздух, и уходит из лесу первым. Но здесь полный набор мхов.

Сразу за луговинкой в речку с горы сбегает ручеишко, перечерчивает дорогу, спрыгивает в выбоину, на дне которой неугомонно суетятся песчинки. Путь ручеишки с горы обозначен бархатной лентой мха. Там, где ручеишко выныривает из горы, пышно расцветает сибирский пион — целебный и прекрасный марьин корень. Может, потому, если в начале пути зачерпнешь водицы из выбоины, — на ногах точно крылья вырастают, глаза начинают видеть узор на спине букашки и шрамы на стволе столетней ели, уши слышат движение соков в корнях травы и ропот речки на перекате…

Я давно не ходил на Базу и никак не думал, что второй попутный ключик станет для меня любимым местом отдыха и раздумий. И вот увидел кем-то слаженную скамью, струю из желоба, в которой играла маленькая пушистая радуга, и долго не мог оторваться, пуститься дальше. Но дома ждали меня с хлебом, чаем и другими необходимыми товарами.

По дороге была встреча с третьим родником. Он позвякивал монистами в папоротниках на обрыве к речке и так надежно прятался, что подобраться невозможно. Оставалось только слушать и дышать прохладой, которая держится здесь в самый знойный день. Стоит с боковой тележной колеи протянуть ладони, они сразу ощутят ветерок родника.