Авенир Крашенинников - Поющий омуток [Рассказы и повесть]

Ты видел осенью, в солнечный звонкий день — стоймя в воздухе держится паутинка, медленно летит по ветру. Ее почти не заметно, пока внезапно не сверкнет она серебристой нитью, а там другая, третья!.. На кончике внизу цепко держатся крохотные паучишки-путешественники: расселяются по окрестностям. Они народ серьезный. Им не хочется справлять новоселье и готовиться к зимовке в дождливую слякотную пору, они вылетают в начале сухих погожих дней.

Или тот же крестовик. Цвет буровато-серый, как у недозревшей смородины, и узор на спине, который нам видится крестом.

— Он тоже синоптик?

— Еще какой! Заранее сам порвет паутину в нужном месте, чтобы всю ее ветром не растрепало…

Так, мысленно продолжая разговор с моим приятелем, который недавно не захотел меня слушать, только смеялся, я шел по курчавой от гусиной травы тропинке вдоль берега. Справа, отделяя меня от речки, стояли дымчатые стволы ольхи, покрытые понизу густерней крапивы, слева начинались кустарники татарской жимолости. Скоро тропинка унырнет в них, и надо быть начеку. До чего же, однако, упрям этот Пафнутий! Облюбовал себе местечко и никуда не трогается. Ладно, по тропинке редко кто ходит, а то бы от работы очумел, собственную паутину собедал, с голоду высох.

Пафнутий раскинул свою сеть прямо над тропинкой, примерно на уровне моего лица. Видимо, здесь была особая воздушная тяга; мухи, комарье и прочие летучие твари ей отдавались и попадали Пафнутию в лапы.

Под листками, в зеленом кулечке, затаился Пафнутий, ждет. Как рыболов. Сигнальные паутинки привязаны к его брюшку. Задрожит паутинка — ага, кто-то вляпался, вырваться старается, да еще пуще влипает! Пафнутий выскакивает из кулечка, останавливается, проверяет: не опасно ли, и перебежками, перебежками — к раззяве. Быстро пеленает ревущую пленницу и уносит. Сколько за сутки он всякой крылатой твари свяжет и угомонит навсегда!.. А если оса ненароком в паутину угодит, Пафнутий кидается к ней сломя голову. На почтительном расстоянии от рычащего вихря скорее, скорее срежет нити, выпустит зверя. Иначе всю сетку разнесет…

Я тоже однажды разнес все хозяйство Пафнутия. Ходил в лес кружной дорогой, а домой возвращался коротким путем — по неторной этой тропинке. Она чавкала под ногами, пропитывая кеды холодком. То ли устал, то ли зазевался, но вдруг всем лицом вляпался в паутину. Ох и ругался же я, счесывая с губ, со щек, с бровей льнучую пряжу. Пафнутий тоже, конечно, ругался в своем убежище: только-только наладил ловушку, а какая-то морда все нарушила!

Однако долго горевать ему было несподручно. Ворча выбрался он на развилок веточки, низом брюшка припал к ней и прилепил кончик паутины. Если бы хороший ветер, Пафнутий бросил бы паутину по его воле, она перелетела бы через тропу, пристала на той стороне к ветке кустарника, Но ольхи поперечный ветер не пропускали. Пафнутий, как заправский альпинист с горного карниза, начал толчками ссаживать себя вниз. Повисел над макушками трав, прикинул на глазок расстояние, качнул свою веревку… Он раскачивался, раскачивался, будто маятник, норовя направить сильный такт в одну сторону. Он знал: движение воздуха вдоль тропинки подхватит его. Так и получилось. Надувшись, растопырив лапы, обмотанные неплотной пеленой паутины, он под углом перелетел через тропинку и вцепился в листок татарской жимолости. Приклеил паутину, которая теперь провисла над тропой, посидел, переводя дух, всеми восемью своими глазами осмотрелся. Надо приниматься за ткацкую работу. Самому челноком сновать по нитям, отгрызать, натягивать, сводить спицами к центру, продергивать поперечины. Закатное солнце на какой-то миг осветило тропу, и великолепное сооружение Пафнутия, изящное, почти невесомое, уловило лучи, нити окрасились всеми цветами радуги. Утром «колесо» покрылось матовым налетом росы, но Пафнутий ее не отряхивал: должно быть, отсыпался после вчерашних трудов.

Я от души поздравил его с творческой победой. На этом бы и покончить, оставить мастера в покое, но не тут-то было. Память подсунула вычитанную где-то романтическую историю.

В темницу замка Зонденбург упрятали тирана короля Христиана Датского. Сидел он много лет в глухих каменных стенах, вспоминал свои деяния. Единственным собеседником его был паук. Король кончиками пальцев касался паутины, паук тут же выходил из своего убежища в трещине стены. Потом он стал появляться даже на голос узника и терпеливо внимал жалобам и покаянным речам заключенного. Бывшему королю он ничем помочь не мог, но ведь как важно, что хоть кто-то выслушает, не перебивая, не противопоставляя свое: «Ну, тебе-то что, а вот у меня…» Надзиратель подслушал бормотание короля, ухмыльнулся в запущенную бороду: «Все — его бывшее величество свихнулось». Однако вскоре выследил через глазок, с кем король якшается. Паука удавили, король рыдал безутешно. И много лет спустя, когда его, старого, немощного, перевезли в другой замок, с более мягкими условиями, он со слезами вспоминал своего восьминогого друга и клял жестоких тюремщиков.

А надо мною сияло небо, от реки наплывали запахи только что разломленного свежего огурца, я был волен идти на все четыре стороны и в подобном собеседнике не нуждался. Но все-таки не приручить ли этого Пафнутия? Забавно будет показать его друзьям-приятелям да и короля-дрессировщика вспомнить…

Кончиком ветки я потрогал паутину. Пафнутий никак не отозвался. Наверное, трясение «колеса» было слишком сильным и напугало хищника. Я сменил тактику: сорвал стебелек луговой овсяницы и быстро-быстро защекотал ее метелочкой паутину. Ага, клюнул! Пафнутий пулей выскочил из своего кулька, остановился на краю паутины, как всегда, чтобы убедиться, нет ли врагов поблизости. Потом стремительно полетел, чуть касаясь поперечных нитей, к моей метелочке. Но опять притормозил.

— Здорово, Пафнутий! — сказал я.

Может быть, пауки лучше понимают язык королей или в зеленом мире у Пафнутия другое имя, но меня не выслушали. Пафнутий сердито ушел к себе под листок. Я снова пощекотал паутину, снова сигнал о добыче передался Пафнутию. Он появился, но только на ободе «колеса», и, наверное, проворчал: «Ну чего ты, орясица, творишь? Ишь разохотился. А я должен всякий раз носиться как угорелый. Игрушку тоже нашел».

Он с достоинством удалился. И сколько я потом ни тряс, ни почесывал, ни гладил паутину — на провокации не поддавался. Тогда я поймал толстую аппетитную муху, бросил в паутину. Муха отчаянно завыла, забилась. Каждый рывок ее на свободу оказывался губительным: она еще пуще запутывалась. Голодный Пафнутий толчками приближался к ней. На меня он не обращал ни малейшего внимания.

С досады я взял палку и намотал на нее паутину вместе с мухой. А Пафнутия не оказалось…