Василий Шукшин - Калина красная [сборник]

Егор еще раз оглядел степь. Вот этого и будет жаль. «Да что же я за урод такой! – невольно подумал он. – Что я жить-то не умею? К чертям собачьим! Надо жить. Хорошо же? Хорошо. Ну и радуйся». Егор глубоко вздохнул.

– Сто сорок лет можно жить... с таким воздухом, – сказал он. И теперь только увидел на краю поля березовый колок и пошел к нему.

– Ох, вы мои хорошие!.. И стоят себе: прижухлись с краешку и стоят. Ну, что дождались? Зазеленели... – он ласково потрогал березку. – Ох, ох нарядились-то! Ах, невестушки вы мои, нарядились. И молчат стоят. Хоть бы крикнули, позвали – нет, нарядились и стоят. Ну, уж вижу теперь, вижу – красивые. Ну, ладно, мне пахать надо. Я тут рядом буду, буду заходить теперь, – Егор отошел немного от березок, оглянулся и засмеялся: – Ка-кие стоят! – и пошел к трактору.

Шел и еще говорил по своей привычке:

– А то простоишь с вами и ударником труда не станешь. Вот так вот... Вам-то что, вам все равно, а мне надо в ударники выходить. Вот так. – И запел Егор:

Так с песней он залез в кабину и двинул всю железную громадину вперед. И продолжал петь, но уже песни не было слышно из-за грохота и лязга.

Вечером ужинали все вместе: старики, Люба и Егор.

В репродукторе пели хорошие песни, слушали эти песни.

Вдруг дверь отворилась, и заявился нежданный гость: высокий молодой парень, тот самый, который заполошничал тогда вечером при облаве.

Егор даже слегка растерялся.

– О-о! – сказал он. – Вот так гость! Садись, Вася!

– Шура, – поправил гость, улыбнувшись.

– Да, Шура! Все забываю. Все путаю с тем Васей, помнишь? Вася-то был, большой такой, старшиной-то работал... – Егор тараторил, а сам, похоже, приходил пока в себя – гость был и вправду нежданный. – Мы с Шурой служили вместе, – пояснил он. – У одного генерала. Садись, Шура, ужинать с нами.

– Садитесь, садитесь, – пригласила и старуха.

А старик даже и подвинулся на лавке – место дал:

– Давайте.

– Да нет, меня такси ждет. Мне надо сказать тебе, Георгий, кое-что. Да передать тут...

– Да ты садись поужинай! – упорствовал Егор. – Подождет таксист.

– Да нет... – Шура глянул на часы. – Мне еще на поезд успеть...

Егор полез из-за стола. И все тараторил, не давая времени Шуре как-нибудь нежелательно вылететь с языком. Сам Егор, бунтовавший против слов пустых и ничтожных, умел иногда так много трещать и тараторить, что вконец запутывал других. Бывало это и от растерянности.

– Ну как, знакомых встречаешь кого-нибудь? Эх, золотые были денечки!.. Мне эта служба до сих пор во сне снится. Ну, пойдем – чего там тебе передать надо: в машине, что ли, лежит? Пойдем, примем пакет от генерала. Расписаться ж надо, да? Ты сюда рейсовым? Или на перекладных? Пойдем...

Они вышли.

Старик помолчал... И в его безгрешную крестьянскую голову пришла только такая мысль:

– Это ж сколько они на такси-то прокатывают – от города и обратно? Сколько с километра берут?

– Не знаю, – рассеянно сказала Люба. – Десять копеек.

Она в этом госте почуяла что-то недоброе.

– Десять копеек? Десять копеек – на тридцать шесть верст... Сколько это?

– Ну, тридцать шесть копеек и будет, – сказала старуха.

– Здорово живешь! – воскликнул старик. – Десять верст – это уже рупь. А тридцать шесть – это... три шестьдесят, вот сколь. Три шестьдесят да три шестьдесят – семь двадцать. Семь двадцать – только туда-сюда съездить. А я, бывало, за семь двадцать-то месяц работал.

Люба не выдержала, тоже вылезла из-за стола.

– Чего они там? – сказала она и пошла из избы.

...Вышла в сени, а сеничная дверь на улицу – открыта.

И она услышала голос Егора и этого Шуры. И замерла.

– Так передай. Понял? – жестко, зло говорил Егор. – Запомни и передай.

– Я передам. Но ты же знаешь его...

– Я знаю. Он меня тоже знает. Деньги он получил?

– Получил.

– Все. Я вам больше не должен. Будете искать, я на вас всю деревню подниму, – Егор коротко посмеялся. – Не советую.

– Горе... Ты не злись только, я сделаю, как мне велено: если, мол, у него денег нет, дай ему. На.

И Шура, наверно, протянул Егору заготовленные деньги. Егор, наверно, взял их и с силой ударил ими по лицу Шуру – раз и другой, и третий. И говорил негромко, сквозь зубы:

– Сучонок... Сопляк... Догадался, сучонок!..

Люба грохнула чем-то в сенях. Шагнула на крыльцо.

Шура стоял руки по швам, бледный...

Егор протянул ему деньги, сказал негромко, чуть хриплым голосом:

– На. До свидания, Шура. Передавай привет! Все запомнил, что я сказал?

– Запомнил, – сказал Шура. Посмотрел на Егора последним – злым и обещающим – взглядом. И пошел к машине.

– Ну, вот, – Егор сел на приступку. Проследил, как машина развернулась... Проводил ее глазами и оглянулся на Любу. Люба стояла над ним.

– Егор... – начала она было.

– Не надо, – сказал Егор. – Это мои старые дела. Долги, так сказать. Больше они сюда не приедут.

– Егор, я боюсь, – призналась Люба.

– Чего? – удивился Егор.

– Я слышала, у вас... когда уходят от них, то...

– Брось! – резко сказал Егор. И еще раз сказал: – Брось. Садись. И никогда больше не говори об этом. Садись... – Егор потянул ее за руку вниз. – Что ты стоишь за спиной, как... Это нехорошо – за спиной стоять, невежливо.

Люба села.

– Ну? – спросил весело Егор. – Что закручинилась, зоренька ясная? Давай-ка споем лучше!

– Господи, до песен мне...

Егор не слушал ее.

– Давай я научу тебя... Хорошая есть одна песня, – и Егор запел:

– Да я ее знаю! – сказала Люба.

– Ну? Ну-ка, поддержи. Давай:

– Егор, – взмолилась Люба, – Христом богом прошу, скажи, они ничего с тобой не сделают?

Егор стиснул зубы и молчал.

– Не злись, Егорушка. Ну что ты? – и Люба заплакала. – Как же ты меня-то не можешь понять: ждала я, ждала свое счастье, а возьмут да... Да что уж я – проклятая, что ли? Мне и порадоваться в жизни нельзя?!

Егор обнял Любу и ладошкой вытер ей слезы.

– Веришь ты мне?

– Веришь, веришь... А сам не хочет говорить. Скажи, Егор, я не испугаюсь. Может, мы уедем куда-нибудь...

– О-о!.. – взвыл Егор. – Станешь тут ударником! Нет, я так никогда ударником не стану честное слово. Люба, я не могу, когда плачут. Не могу! Ну, сжалься ты надо мной, Любушка.

– Ну, ладно, ладно. Все будет хорошо?

– Все будет хорошо, – четко, раздельно сказал Егор. – Клянусь, чем хочешь... всем дорогим. Давай песню. – И он запел первый:

Люба поддержала, да так тоже хорошо подладилась, так славно. На минуту забылась, успокоилась.