Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

— Помнишь, — сказала Таня, — мы здесь бродили и раньше. И я показывала тебе записки Антипова и каждый раз советовалась, что ему отвечать.

— Помню, — тихо сказал он.

— Ты был отличным почтальоном, Борька. Верным. Если бы ты был тогда посмелее…

— Что могло измениться?

— Все, — сказала она. — Я мечтала, чтобы ты послал меня к черту, отказался бы выполнить мои просьбы…

— Но я же не мог иначе, — сказал он. — Мы дружили.

— Да, — кивнула она. — Ты и сейчас не знаешь, как по-другому.

— Пожалуй.

— Вот я и вышла за Антипова. У нас не было ни одного приличного дня, Борька.

— Почему же? — оторопело спросил он. — Этого не может быть. Подумай, о чем ты говоришь, Таня. Ты тогда даже не пригласила меня на свадьбу…

— Я не хотела, не могла… чтобы ты был… Да и Лида этого не хотела.

— При чем тут Лида, — сказал он.

— Лида? Она всегда меня боялась. Она бледнела, когда я приближалась к вам. Она что-то чувствовала в тебе такое или даже знала.

Они повернули назад.

— Какие же мы были дураки, Боря! — вздохнула она. — Вот начать бы сначала, с восьмого класса…

— С шестого, — улыбнулся он. — С Жабьего урока, когда она перехватила мою записку…

— Не стоит о ней, — сказала Таня. — Сейчас не стоит.

Они брели по разным сторонам тротуара и все же рядом.

— Ну, у меня не вышло, не сложилось, но у тебя?.. У тебя хоть прилично?

Он не ответил.

— Если бы ты знал, Борька, — сказала она, — какими несовместимыми мы с ним оказались. Ничего общего. Помнишь, какая была у него память! Знал наизусть Блока, музыку любил, а придем в филармонию, и я чувствую: он одно слышит, я — другое. И потом каждый его жест, эта жуткая уверенность во всем, что бы он ни провозглашал. Да, да, он никогда не говорил нормально, а только провозглашал. Ты же помнишь, он и в школе ни в чем не сомневался… Как тебе нравятся, Боря, люди, которые никогда ни в чем не сомневались? Железный человек. Гигант. Только сталь, и никакого шлака. А вот жить невозможно. И самое ужасное, Борька: полная порядочность. Слова лишнего не ляпнет, а противно.

Она вздохнула.

— Бывало, слушаю его: все логично, по полочкам разложено, разбить невозможно, а — ложь! Умом соглашаюсь, а здесь — нет, не лежит. Знаю, поступи так — и назад не будет дороги, потому что у него только факты, а Достоевский, помнишь, говорил, что и за фактом что-то еще должно быть.

Таня повторила:

— Ты так и не ответил, как с Лидой?

— Хорошо, — сказал он. — Юлька большая, шестой год.

— Шестой! — она покачала головой. — Я знала, что у тебя худо не будет. С тобой не может быть худо. Да и Лида раз уж взяла, то своего не упустит. Иногда увижу вас вместе, отойду. Завидую. Такой ты ухоженный, Борька, наглаженный, чистый. Она кандидат?

— Защищает.

— Удивительно! Лидка — кандидат наук. Везде преуспела. Что ж ты-то отстал?

Он усмехнулся.

— Меня наука не тянет. Я — практик.

— И тут она на высоте. Понимает, что ты без людей не сможешь. Как это раньше мы ее недооценивали?

Она поглядела на Кулябкина.

— А врач, Борька, ты удивительный! Я слышала, как ты с папой… — она помолчала. — Никто не мог, ни один человек не мог, а ты взялся… Да и лекарство, оказывается, есть, это же надо! А ведь ему выписали морфий. Как же так, Борька?

— Я видел, — кивнул он. — Рецепт лежал на твоих тетрадях.

— Да, да, — сказала она. — Они сложили руки, когда, оказывается, можно было бороться. Это же преступно, Боря.

— Что ты говоришь, Таня, — сказал он. — Ты же сама меня просила…

— Как?

Ужас застыл в ее глазах.

— Как? Но этого нельзя было делать! Ты же обещал ему лекарство. Копустрин. Он же тебе поверил.

Кулябкин сказал:

— Лекарство ты получишь сегодня.

— Получу?

— Таня, — Борис Борисович взял ее за руку. — Постарайся быть сильной… Теперь вся надежда на тебя, на твое умение держаться… Придешь ко мне на работу, и мы позвоним Ивану Владимировичу, скажем, что лекарство… копустрин…

— Но его же нету?

— Копустрина нет, — сказал Кулябкин. — Но я дам тебе новокаин со стертыми этикетками.

— Боря! Это же не поможет! — почти крикнула она.

— Не поможет, — согласился Кулябкин. — Вводить будешь с морфием.

Она заплакала, Кулябкин шагнул к ней, но Таня его остановила.

— Нет, нет, не нужно, не нужно… Я сейчас… сейчас… Это нервы. Отец прав: чудес не бывает…

Она вытерла слезы.

— Будь мужественной, Таня, — сказал Кулябкин. — Это даст ему надежду, даст силы. Я буду приходить…

— Спасибо, — едва слышно сказала она. — Спасибо, Боря. Мы знали, что ты нам поможешь.

Он торопился домой, а сам невольно думал то об Иване Владимировиче, то о Тане. «Нелепо-то как… Носил Антипову записки, а он хорошо знал, чего это мне стоило».

Он вздохнул тяжело — сердце щемило — и махнул рукой, прогоняя ненужные мысли. «Нет, — подумал Кулябкин, — к смерти привыкнуть невозможно…»

Бессмысленно поглядел на какую-то маленькую старушку с авоськой, вслух сказал: «К черту! К черту! Помогаешь тем, кто и без тебя бы выздоровел, а вот тут… Ничего совершенно, хоть вой. Бухгалтер, регистратор несчастный, поп, а не врач».

Старушка остановилась, удивленная.

Кулябкин растер ноющую грудь ладонью, пошел быстрее.

Он механически нажал на кнопку звонка и только тогда вспомнил, что ключи у него в кармане.

— А где картошка? — спросила Лида.

Он не понял жену.

— Какая… картошка?

— Та самая, за которой ты ушел полтора часа назад.

Тревожное подозрение промелькнуло в ее глазах.

— Только не говори, что ты простоял в очереди и тебе не досталось…

— Я не был в магазине, — сказал Кулябкин. — Я был у Тани. Почему ты не передала, что она приходила?

— Господи! — тихо сказала Лида. — Ну что за наваждение такое! Неужели опять она? Боря, — почти взмолилась Лида, — подумай, у тебя ребенок. Тебя достаточно поманить пальцем, и ты понесешься к ней снова…

Он резко сказал:

— У Тани болен отец.

— Болен отец, — повторила Лида. — Но разве нет «неотложки»? Участковых врачей? У тебя тоже больна Юлька, разве Таню интересует это?

Лида вдруг заплакала, увидев, его мрачный, насупленный взгляд.

— Я даже в этом ей не верю. Она способна на все, если ей станет нужно…

— О чем ты?

— Я ее не люблю, ненавижу… Я ее боюсь… — сквозь слезы повторяла она.

— Глупо, — сказал Кулябкин. — Страшно глупо, Лида. Я тебя не понимаю…

— Нет, — говорила она. — Понимаешь. Ты очень хорошо понимаешь меня.

Он повесил наконец плащ.

— Ну пускай так, пускай действительно болен… Но разве ты можешь больше других? Нет, нет, что-то у нее еще, что-то ей от тебя нужно.

Она внезапно спросила:

— Что, разводится с Антиповым?

Он промолчал.

— Ну да, конечно… Я так и знала. Я поняла, как только открыла ей двери.